сменил Тосканини на посту дирижера Нью-Йоркской филармонии и когда в 1942 году возглавил знаменитый оркестр Халлэ. При малейшей возможности я посещал его концерты — и видел, как съеживается его фигура. Он всегда был невысок, а теперь выглядел миниатюрным и хрупким — но всепокоряющим за дирижерским пультом.
Я принялся рассказывать обо всем этом Хелен, и праздничное настроение почти возвратилось, когда в миле от Бротона я внезапно умолк и замер.
Минуту спустя Хелен посмотрела на меня.
— Что с тобой? Почему ты замолчал?
Я осторожно переменил позу.
— Наверное, воображение, но у меня дурацкое ощущение, что по мне прыгают блохи.
— Как! Быть не может. Ты же вымылся дважды и полностью переоделся. Это невозможно.
— Знаю, что невозможно… но все равно у меня такое ощущение.
— Остаточный эффект, Джим. Ты же весь искусан.
— Знаю, — пробурчал я, — но, по-моему, они опять за меня принялись.
Хелен ласково взяла меня за руку и ободряюще улыбнулась.
— Одно воображение. Постарайся отвлечься.
Я постарался, хотя, входя в кафе Брауна, слегка извивался. Аппетитные запахи, звяканье ножей и вилок, веселая суета, приветливая улыбка нашей знакомой официантки обычно преисполняли меня приятнейшим предвкушением, точно удар гигантского гонга возвещал начало заветных счастливых часов. Однако на этот раз все было по-другому.
Мы сели за столик и углубились в перечисление йоркширских блюд, которые я просто обожал, — ростбиф с йоркширским пудингом, камбала с картофельной соломкой, пирог из вырезки и почек, воздушный бисквит с вареньем, «пятнистая собака» (пудинг с изюмом) под заварным кремом… Только в мыслях было совсем иное, а когда я заказывал, лицо мое уподобилось улыбающейся маске.
Я ел восхитительный суп и ковырял вилкой в тарелке, как в дурном сне, стараясь игнорировать изощренную пытку, которой подвергался под рубашкой.
Примерно на половине моих мучений к нам, лавируя между занятыми столиками, приблизилась пожилая пара, и мужчина вежливо спросил:
— Не разрешите присесть к вам? А то ни единого свободного места.
— Разумеется, — ответил я, выжимая из себя еще одну улыбку. — Прошу вас.
Они сели. Определить их было нетрудно. Фермер с женой, решившие попраздновать, как и мы. Лет пятьдесят с небольшим, умытые до блеска обветренные лица, на муже — щегольской твидовый пиджак и яркий галстук, в которых ему явно было не очень уютно. Он протянул мозолистую руку за меню, и они приступили к выбору любимых блюд.
— Вот так-то, — сказал он и повернулся к нам. — А вчера вечером землю дождиком хорошо спрыснуло.
Мы согласно кивнули, а я окончательно убедился, что не знаю их. Бротон далековат для большинства моих фермеров. Наверное, они из Уорфидейла…
Хелен прервала мои размышления, больно толкнув меня коленом под столиком, Я поглядел. Ее лицо было полно ужаса.
— Одна у тебя на воротничке, — шепнула она и вскрикнула. — Ой! Она прыгнула!
Да, прыгнула. На самую середину белоснежной скатерти. Я беспомощно смотрел, как за первой прыгнула вторая, затем третья.
Фермер с супругой, прервав попытку завязать дружескую беседу, в изумлении уставились на попрыгуний. Наступило зловещее молчание, которое прервал фермер:
— Ева, столик у окна освободился. Наш обычный. — Он встал. — Вы нас извините?
Мы принялись поглощать последние кушанья с неимоверной быстротой. Не знаю, сколько еще их попрыгало на стол. Мне было не до счета, и теперь я помню только первую зловещую троицу. О десерте мы и думать забыли и, вместо того чтобы обсудить достоинства имбирного пудинга и яблочного пирога, торопливо расплатились и сбежали.
Встречу с Джин и Гордоном пришлось отменить. Только домой! Только в ванну! Я гнал машину на предельной скорости, а перед моим мысленным взором адские создания прыгали и прыгали по белой скатерти. Как это могло произойти? Каким образом второй эшелон блох уцелел вопреки всем принятым мерам? Ответа я не знаю и по сей день. Но произошло именно это.
Дома мы повторили утреннюю процедуру: я погрузился в ванну с головой, Хелен в кончиках пальцев унесла зараженную одежду, я облачился во все свежее.
Еще счастье, что свой выходной костюм я приберег для концерта: мой небогатый гардероб почти истощился. Когда, полностью переодетый, я направился к машине, у меня вырвался вопрос:
— Хелен! Но теперь-то все будет в порядке?
— Ну конечно. Откуда им взяться?
Я угрюмо поежился.
— Мы и в тот раз так думали.
Нам надо было заехать за Харриет и Фелисити Уитлинг, и они вышли к нам, как всегда исполненные жизнерадостной энергии и добродушия. Этим крупным пышным дамам было под пятьдесят, и хотя кое-кто, возможно, счел бы их дородными, на мой взгляд, обе выглядели очень привлекательно, и я не мог понять, почему они так и не вышли замуж.
За оживленным разговором мы даже не заметили, как въехали в Бротон, тем более что я наконец-то не чувствовал, что меня едят живьем. В зале наши приятельницы сели слева и справа от меня, и я счел это комплиментом, хотя, сказать правду, было и тесновато, поскольку обе несколько выдавались за пределы своих кресел.
Я упивался знакомыми звуками концертного зала — музыканты настраивали инструменты, мои соседки весело переговаривались, и во мне крепло убеждение, что беды этого дня остались позади и жизнь прекрасна.
Когда худенький Барбиролли вышел на эстраду почти на цыпочках, я присоединился к оглушительным аплодисментам. В Йоркшире его любили, как и везде, и аплодисменты смолкли, только когда он встал за пюпитр и поднял палочку. Во внезапно наступившей благоговейной тишине я откинулся в сладком ожидании.
И вот, едва зазвучали первые величавые такты «Кориолана», я ощутил резкий зуд под правой лопаткой. О Господи, нет! Быть не может! Однако ощущение было таким знакомым! Я попытался не обращать на зуд внимания, но уже через минуту невольно вжался в спинку кресла, чтобы почесать лопатку, а он тут же распространился по плечам, и пришлось слегка извернуться, чтобы почесать теперь уже левую лопатку.
Внезапно я сообразил, что в таком стесненном положении любое мое движение передается соседкам слева и справа. А зуд становился совсем уж нестерпимым. Мне хотелось драть кожу ногтями, вертеться, чтобы хоть как-то его утишить. Однако ничего подобного позволить себе я не мог, и оставалось только смириться с жуткой необходимостью несколько часов сохранять пристойную неподвижность.
Я напрягал всю силу своей воли, но чтобы преуспеть, мне следовало быть йогом. Я пытался сосредоточиться на музыке, но тут же машинально менял позу: то потирал лопатки о спинку, то двигал ими под одеждой.
По моему заключению, теперь буйствовала только, одна блоха. К этому моменту я успел стать великим знатоком блошиных укусов и твердо знал, что точно определяю ее местонахождение в каждый данный миг. В зале гремела музыка Бетховена, а мной овладела безумная идея: подстеречь мерзавку в момент укуса и раздавить! Теперь, ощущая новый зудящий укол, я изо всех сил прижимал это место к твердой спинке и ерзал из стороны в сторону.
При этих маневрах я, естественно, вторгался на территорию соседок. Раньше я надеялся в этот вечер поближе познакомиться с милыми сестрами, узнать их душевные особенности. Однако узнал только некоторые особенности их телосложения, и ничего больше. Полные руки, надежно укрытые жирком ребра, мягкие бедра — беспомощно елозя, я прикасался к ним, снова и снова их поглаживал, но благовоспитанные дамы и виду не подавали, что замечают мои посягательства, разве что слегка кашляли или судорожно
