машину в рурскую область. Искать меня будут наверное в направлении советской зоны. А я тем временем достану какие-нибудь документы на первое время и попробую разыграть роль беженца с востока, который не хочет иметь дело с властями. Язык и страну я знаю. Не пропаду.
Что произойдет после того, как обнаружат мой побег? Открытого скандала американцы затевать не будут. В прессу ничего не дадут. Как они объяснят, что офицер советской разведки не принял политического убежища и убежал от них? Провокатором объявить меня они не могут. Поймут, наверное, что я ушел от них из-за того невозможного положения в которое они меня поставили. Пусть задумаются. Давно пора. Могут, конечно, что-то опубликовать. Ну, и что же? Все, что им известно, могло идти от «А». Москва меня не заподозрит, поскольку я исчезну.
Околовичу надо оставить записку. На машинке и без подписи. Объяснить, почему я ушел. Но только намеками. Записка-то попадет сначала в руки к американцам. Напишу я ее лучше всего в последний момент. В субботу вечером. Во избежание случайностей.
О чем же написать? Что-нибудь такое: о приходе к вам, конечно, не жалею. И если сказал, что жалею — то просто так, под горячую руку. Придти к НТС я был должен. В этом отношении все как раз было правильно. А дальше случилась какая-то ошибка. Кто ее допустил — не знаю. Может быть, и я сам. Не нужно было, наверное, сдаваться первым трудностям, а ясно понимать, что в моем положении связь с Западом — гибельна. Теперь я это знаю и поэтому ухожу. Так и оставить: «ухожу, точка». А через полгода, когда все утихнет я могу написать Околовичу письмо и подробно объяснить, почему вынужден был так сделать. Он, вообще-то, поймет. Может быть, и в революционной борьбе для меня тогда найдется место. Но это в будущем. А сейчас важно так составить записку, чтобы американцы поняли как можно меньше.
Обдумать окончательный текст записки я еще успею. Надо спешить с обрывом проволоки, пока не подошел охранник.
Утром в субботу, тот самый американский офицер, который обещал, что без меня никто ничего не предпримет, привез в охотничий домик «А». «А» отвели комнату на втором этаже, напротив моей. После завтрака он пошел к себе устраиваться, а американец и я задержались внизу в гостиной. Двери на террасу были открыты. После нескольких пасмурных дней установилась ясная погода и чириканье птиц наполняло лес. Американец собрался уходить. Он зацепил пальцем вешалку летнего пальто и закинул его за спину. Я уже знал, что вчера из Вашингтона пришла телеграмма. В ней государственный Департамент США категорически отказывался передать меня немецкому суду по обвинению в покушении на убийство Околовича.
— Это окончательно. Мы не можем обманывать немецкое правительство, — сказал мне американец еще до завтрака.
Я ничего ему не ответил тогда. Это его немного встревожило. Он пытливо всматривался в мое лицо за завтраком, стараясь, наверное, понять, что происходит в моей душе. Выспрашивать меня он не стал. Он мог подумать, что при «А» я не хотел обсуждать, что теперь делать дальше. «А» ушел наверх. Но я так ничего и не сказал. Американец стоял у порога, подергивал вешалку своего пальто и смотрел задумчиво куда-то в угол. Показывать, что мне совсем безразличны дальнейшие планы американцев, было бы неосторожно.
— Что же будем делать дальше? — спросил я.
Американец поправил носком ботинка завернувшийся край ковра.
— Не знаю… Пока будем молчать. В конце концов, если вашу группу захватили бы на этих днях и вы стали от всего отказываться, то секретное следствие могло затянуться на месяцы. На это время ваша, семья вне опасности.
— Вероятно… — согласился я. — А потом?
Американец перевел взгляд на цветные стекла террасы.
— Да… Потом… Знаете, я все эти дни ловлю себя на том, что беспрерывно составляю всякие варианты спасения вашей семьи. Да и не я один. Весь наш коллектив только об этом и думает. Друг другу не сознаются, но прямо, как разворошенный муравейник. Вчера, например, приходит ко мне одна из наших секретарш и заявляет: у меня есть план спасения его семьи. Ну, я дал ей рассказать. Фантастика, конечно. Пароход в ленинградском порту, всякие там продырявленные ящики и так далее. Но обижать ее не стал. Сказал, что подумаю. Как кто из Вашингтона приедет, так у каждого тоже свой вариант. А дело ведь не в вариантах. На такую операцию нужна виза высшего начальства. А наверху побаиваются. Конечно, трудностей слишком много. Женщина, да еще с ребенком. Я знаю южные границы СССР. Там нужно по пятьдесят километров делать, чтобы выскочить. Да еще по пустыне. И людей на советской территории у нас по пальцам пересчитать. Каждый на вес золота. Связан с другими делами. Нельзя его отрывать. И никаких других возможностей… Не можем же мы направить дипломатическую ноту советскому правительству: отпустите, мол, семью советского разведчика на Запад. Хотя… Постойте…
Он сбросил пальто на кресло и повернулся ко мне. Ему пришла в голову какая-то идея. Я видел это по огоньку загоревшемуся в его глазах и по торжествующей улыбке, появившейся на лице. Он перебирал мысленно какие-то доводы и кивнул головой, сам с собой согласившись:
— Можно сделать одну вещь… Как вы думаете, — что скажет ваша жена, если в один прекрасный день к ее дому подъедет машина с флагом американского посольства, из машины выйдет наш посол и пригласит вашу жену к себе для беседы? В посольство, конечно…
— Если он пригласит ее просто так, по неизвестной причине, она, конечно, откажется. Но если у него будет письмо от меня…
— Вы попали в точку, — прервал меня американец. — Письмо или что-то такое, что убедит ее, что ехать ей в посольство нужно. Затем она рассказывает послу то самое, что вы рассказали нам на днях. Ну, приказ об убийстве, ее слова и остальное. Потом она просит у нашего государства защиты и остается в посольстве. Сразу дается коммюнике от наших пресс-агентств. Разносится по всему свету. Весь мир узнает о женщине, остановившей убийство. Ведь даже в советском уголовном кодексе не найдется закона, по которому она — преступница. Она говорит из посольства в Москве, а вы выступаете здесь и подтверждаете, что все — правда. Представляете себе какая обстановка?! Ну, а если президент США выступит по радио и вступится за вашу жену? Может МВД ее уничтожить?
— Уничтожить — нет. Но и за границу ее не выпустят.
— Это еще неизвестно. Зато в посольстве она будет в безопасности. Ну, поживет там год, другой. Может быть, удастся связаться с ней отсюда по телефону, записать на пленку и дать ее голос в «Последние новости» по радио. Написать ряд статей о ее жизни. В общем, сделать ее известной всему миру. И, кто знает, может быть, в конце концов, ее и выпустят, У нас были такие случаи. Вот в Румынии, например. Румынский гражданин попросил убежища в нашем посольстве. Жил там долго, а потом ему разрешили выезд. Сейчас он в Америке. А был, между прочим, замешан в сложную историю, которую румынское правительство пыталось представить, как шпионские козни. А вот, выпустили. Или вывезем как-нибудь. Тогда хоть времени у нас будет вдоволь…
А вдруг он был прав?! Мысль о том, что завтра Яна может оказаться в американском посольстве вместе с Алюшкой, в полной безопасности, что я смогу позвонить ей по телефону и услышать ее голос, надежда на то, что ее выпустят или вывезут, понимание того, что символика ее поступка станет известной всему миру и поможет миллионам других людей понять свою собственную духовную силу — все это показалось мне вдруг настолько реальным и возможным, что у меня защемило сердце.
— Но пойдет ли на это ваше правительство? Президент? Ведь скандал будет колоссальный…
— Вы не знаете американцев. Когда всякие там сложные политические проблемы, они могут оставаться равнодушными. У них просто много других дел, И политику американский народ вообще не любит. Но когда речь пойдет о таких ясных вещах, как жизнь женщины и ребенка. Ого! Знаете, что может подняться?! Вот, — недавно упала девочка в колодец. Так вся Америка всполошилась. Не знаю, сколько там часов ее откапывали, но все это время миллионы людей принимали участие в ее спасении. Специальные команды были посланы, средства, специалисты из всех мест прилетели. По телевидению и в газетах только об этом и говорили. И спасли. Если правильно рассказать о вашей жене и всю ее историю, так хочет президент или не хочет, а народ потребует, чтобы он выступил. У нас ведь в Америке правительство служит народу, а не наоборот.
— Ну, хорошо. Я все это понимаю. Но разрешение на то, чтобы к моей жене поехал посол, вы будете просить у правительства, а не у народа.
