Маруся принесла из тайника в заброшенном доме две английских мины и карандашные взрыватели. На листке бумаги было написано печатными буквами, как обращаться с миной и взрывателем. Одна из «магниток», на вид поновее, была завернута вместе с двумя «карандашами» в розовую упаковочную бумагу, сохранившуюся от посещения нашими связными комиссионного магазина.
В тот же вечер мы узнали, что один из хороших знакомых Галины Мазаник, повар немецкой столовой, согласился помогать партизанам и ждет наших указаний для совместного давления на горничную.
Повар жил недалеко от Галины и его я навестил первым. Его предупредили, что посетитель будет в немецкой форме и держал он себя очень спокойно. Многого от него не требовалось по нашим планам. Он должен был поддерживать Галину морально, если она пришла бы к нему за советом и гарантировать ей, что я — партизан, а не гестаповец.
Следующим шагом было — посещение Галины.
Часа в четыре дня, в воскресенье, я остановился с розовым пакетом подмышкой и радужными надеждами в душе у группы деревянных флигелей, недалеко от центра Минска.
Наискосок, на другой стороне улицы, кусок крыши гауляйтеровского дома просвечивал сквозь листву деревьев. Кругом, в прилегающих домах, жили в основном люди, работавшие в немецких учреждениях. Я еще раз тщательно осмотрел свой офицерский мундир и поправил Железный Крест на левом кармане.
Флигеля окружали небольшую площадку утрамбованной земли. В глубине этого своеобразного двора виднелось крыльцо с навесом. Двор был пуст и лишь на ступеньках крыльца сидела девушка лет двадцати, в белой спортивной блузке и темной юбке. К деревянной балюстраде крыльца был прислонен велосипед.
Мое приближение не испугало девушку и не заставило ее встать. Она с любопытством изучала мою полевую форму, знаки отличия и ордена.
Я решил обратиться к ней по-русски и прибавил лишь для осторожности «сильный» немецкий акцент. Месяцы работы вместе с Карлом дали мне богатый материал для коверкания родного языка.
— Вы кого ждете? Госпожу Мазаник?
В глазах девушки мелькнуло настороженное выражение.
— Да… Она еще не вернулась с работы, наверное.
— Вы что — ее знакомая?
Девушка встала со ступенек и протянула руку к велосипеду. Мои расспросы ей явно не нравились.
— Да, вообще-то знакомая… Но меня сестра ее прислала по делу…
Девушка запнулась и скользнула взглядом за мою спину. Я обернулся. В просвете домов появилась Галина. Увидев нас двоих она застыла на краю двора.
— Простите… — заспешила девушка и покатила велосипед навстречу Галине. Они встретились на полпути и девушка начала что-то горячо объяснять. Галина, оглянувшись на меня, потянула незнакомку на улицу. Я прислонился к балюстраде. Появление на горизонте незнакомой девушки не беспокоило меня. Мало ли у Галины может быть подруг и всяких женских разговоров…
Я не подозревал, что еще раз встречусь с этой девушкой года через полтора, и встреча произойдет на ступеньках мраморной лестницы Клуба Железнодорожников в Москве. Народу в клубе было много — предстоял торжественный вечер бывших партизан. Девушка подымалась в зал и на отвороте ее элегантного синего костюма, сшитого, наверное, в каком-нибудь «закрытом» ателье, сверкала золотая звездочка Героя Советского Союза. Я попробовал было проскользнуть незаметно мимо нее вниз, к выходу, но она схватила меня за рукав.
— Здравствуйте, Николай. Куда вы?
— Здравствуйте, Надя. Откуда вы знаете, что меня зовут Николаем?
Она пожала со смехом плечами.
— Хотя бы из Правительственного Указа. Вообще-то мне Маклярский о вас рассказывал. Куда же вы уходите? Вечер еще и не начинался…
Но я не смог ни остаться, ни познакомиться с шумной группой Надиных друзей. Ей конспирироваться больше не надо было. Партизанская война кончилась. Имя Нади Трайян стало известно миллионам. А я продолжал работать в разведке. Мне пришлось наскоро распрощаться и исчезнуть в толпе зрителей.
Только потом, много позже, через несколько лет после конца войны, мы сумели с ней рассказать друг другу, какими сложными и запутанными путями попали оба на пустынный двор, наискосок от домика белорусского гауляйтера.
Надя Трайян была москвичкой. Она выросла, между прочим, в том же районе города, где жили мой отец и старшая сестра. И Надя и я часто бывали до войны в доме № 6 по улице Малые Кочки, куда Надя приходила к знакомым, а я в соседнюю квартиру, к отцу. Но до сентября 1943 года нам не пришлось встретиться. Трайян приехала в Минск перед самым началом войны погостить к родственникам. В первые же часы бомбежки она пыталась всеми средствами пробиться обратно в Москву. Разные мелочи, иногда до обиды случайные, заставили ее остаться в Минске. С приходом немцев Надю, как москвичку, стали вызывать в гестапо, мучить подозрениями и расспросами. Вскоре она предпочла уйти в лес, в один из партизанских отрядов севернее Минска. Став партизанским курьером, она часто посещала тайно город, помогая развернуть подпольную сеть агентуры. Когда центральному штабу стало известно о Галине Мазаник, Наде Трайян было поручено связаться с ней. По рассказам самой Нади, она предложила Галине неосторожно большую сумму денег в случае согласия помочь партизанам. Галина наотрез отказалась. На некоторое время Надя оставила Галину в покое. Но в середине сентября знакомые Нади в Минске передали ей, что горничная гауляйтера спрашивала о ней. Трайян немедленно решила приехать прямо на дом к Галине.
Так мы и встретились все втроем у ветхого крыльца Галининого дома. Ни Надя, ни я не знали, что происходило тогда в душе Галины. Мы не подозревали, что горничная Кубе уже почувствовала инстинктивно, как судьба прижимает ее к стенке и металась в отчаянии, запасаясь связями, чтобы найти наименее опасный и наиболее выгодный выход. Но если бы мы даже и узнали о душевном кризисе Галины, вряд ли бы мы почувствовали угрызения совести. В те дни вся Россия билась насмерть. Неудивительно, что необходимость такого же решения возникла перед белорусской горничной фашистского гауляйтера…
Разговор Галины с Надей Трайян не затянулся и через минуту она уже вернулась к крыльцу своего дома. Лишь будучи уже совсем близко Галина, наверное, окончательно узнала меня. Угол ее рта нервно дернулся и, коротко поздоровавшись, она поднялась по ступенькам крыльца. У двери, обитой черной клеенкой, Галина оглянулась назад.
— Вы зайдете?
Я кивнул и двинулся вслед за ней.
Сквозь темные сени мы прошли в большую полупустую комнату. Из мебели был только длинный некрашеный стол и пара табуреток. В углу стояла корзина с цветами прямо на полу. Галина опустилась не спеша на табуретку, скрестила руки на коленях и подняла на меня вопросительно глаза.
Я закрыл поплотнее дверь в сени и вернулся к столу.
— Сегодня вы более спокойны, как я вижу…
— А я и в прошлый раз не волновалась, — звучно ответила Галина.
Мое хорошее настроение не исчезало.
— Зря вы меня ненавидите, Галина. Иногда у человека не хватает сил, чтобы прыгнуть с корабля в холодную воду, а потом он вспоминает с благодарностью матроса, толкнувшего его в спину. Вы же сами знаете, что корабль тонет. Кстати, у нас с вами нашелся один общий знакомый — повар Рыбаков…
Галина недоверчиво взглянула на меня. Я продолжал.
— Поговорите с ним. Он подтвердит вам, что пришла пора решать с кем вы — с немцами или с народом. Видите, и он и я, мы оба верим, что вы не предатель. Мало ли кто пошел немцам служить, чтобы не умереть с голоду. Тем более, что гестапо вы, например, меня не выдали и, конечно, не выдадите. Но медлить с вашей помощью партизанам больше нельзя. Дело не только в том, что наша армия не за горами. У вас в руках редкая возможность помочь делу, которое войдет в историю войны, сможет решить все ваше будущее, открыть вам совершенно невиданные перспективы…
По сдвинувшимся бровям Галины видно было, что она боролась сама с собой.
