— Погоди, сначала я скажу, — бесцеремонно перебил его Каргин. — Богато нынче снегами.
— Так точно, богато! И они непременно стают! — будто даже обрадовавшись, ответил Стригаленок. И такая в этот момент из его глаз лилась ласка, что Каргин даже несколько смутился, сказал не так четко и уверенно, как того хотелось:
— Значит, большое половодье будет.
— Так точно, большущее! Я, товарищ Каргин, человек прямой и поэтому при всех откровенно заявляю: виноват, допустил промашку, что так встретил. Уж очень обрадовался, когда вас увидел.
— С чего вдруг такая радость? Ведь мы с тобой, если меня глаза не обманывают, до сегодняшнего дня не встречались? — Стригаленку было лет восемнадцать, вот и обратился к нему Каргин на «ты».
— От ваших товарищей о вас наслышан, — еще шире улыбнулся Стригаленок.
Неужели не понимает, что эти его слова — откровенное подлизывание? Неужели таким приемом надеется задобрить его, Каргина? Чтобы начальству не доложил о его промашке? Жаль, не дослушал, чего передового он командир. Однако узнать это всегда успеется…
А может, он по простоте душевной все это сказанул так неловко?..
— Куда теперь идти? — спросил Каргин.
— За мной прошу. — И Стригаленок уверенно зашагал к стене зеленых елочек, нырнул в чуть заметный прогал.
Каргин ожидал, что где-то сравнительно недалеко увидит костры и сидящих вокруг них партизан. Или землянки, похожие на те, которые они сами покинули двое суток назад. Но Стригаленок вывел его на лесную дорогу, на которой еле угадывался санный след, и молодцевато свистнул. Через несколько минут откуда-то из леса донеслось лошадиное пофыркивание, а еще немного погодя появились и двое саней- розвальней.
— Прошу в передние, товарищ Каргин, — опять козырнул Стригаленок и уже совершенно другим тоном — тоном строгого, даже беспощадного начальника: — Доставишь, Спиридон, товарища Каргина точно в штаб. Лично проверю!
Чего угодно ждал Каргин, но только не того, что в санях-розвальнях поедет по вражеским тылам. Однако сумел скрыть свое удивление, сидел в санях будто бы равнодушный к тому, что видели глаза. А они намертво схватили, что Спиридон беспечно положил свой карабин в сани, что не сделал даже малейшей попытки хоть что-то узнать о тех людях, которых вез. Невольно пришло в голову: Спиридон уверен в безопасности пути, по которому едет, ему не впервой выполнять такое поручение. И подумалось: насколько же велик этот партизанский край, если они какой час по нему едут, а конца пути не видно? Насколько же сильны здешние партизаны, если полными хозяевами себя на этой земле чувствуют?
Хотя зачем сравнивать несравнимое? Ведь у него, Каргина, когда он в прошлом году партизанить начал, в подчинения и было-то всего три человека — Григорий, Павел и Юрка; да в придачу — полуживой от ран Василий Иванович, батальонный комиссар. И ни оружия, ни базы, заранее подготовленных. Это уже потом Федор Сазонов, бежавший из фашистского плена, примкнул и Витька-полицай с Афоней объявились…
Если с точки зрения военной науки рассматривать, разве это настоящая сила? Но они и ее, кажись, на полную мощь использовали, не давали фашистам на перинах нежиться!..
Но еще больше удивился и обрадовался Каргин, когда их маленький обоз оказался в улице какой-то деревни. Велика ли она — этого не успел узнать (сани остановились у третьего от околицы дома). Да и не это было главным для него сейчас: его переполняло торжеством сознание того, что и в глубоком немецком тылу есть по-настоящему свободная советская земля, где в деревнях люди открыто живут по советским законам.
— Прямо в эту хату и шагайте, товарищ Каргин, — сказал Спиридон.
— Может, командир, нам с тобой пойти? Или здесь подождать? — немедленно спросил Федор, поудобнее перехватывая автомат. Чувствовалось, и другие товарищи настроены так же. Значит, не забыли того, что случилось осенью прошлого года, помнили, что, когда они из окружения вышли, Каргина сразу же на допрос увели. Да и сам Каргин не забыл этого. Поэтому и медлил у саней, хотя до хаты — шагов десять или чуть побольше того.
— А чего вам ждать его здесь, если ваша хата рядом? — похоже, обиделся Спирндон. — Перин вам не приготовили, зато картошка есть. Вот и шагайте, растапливайте печь. К тому времени, когда он, — кивок в сторону Каргина, — к вам вернется, глядишь, картошку сварите.
Каргин постоял на улице, не замечая мороза, который и вовсе озверел, подождал, пока его товарищи вошли в указанный дом, пока тусклый свет не залил там три окна. Лишь после этого решительно поднялся на крыльцо, открыл дверь, на ощупь прошел темные сени и громко сказал, входя в кухню:
— Разрешите?
Человек, сидевший за столом, ничего не ответил, он просто передвинул керосиновую лампу так, чтобы ее свет падал на его лицо. Оно было широкое, одутловатое… Около ножки стола пристроилось ржавое ведро с водой, куда он и бросил окурок самокрутки…
Майор-особист! Тот самый, который в прошлом году допрос вел!..
— Товарищ майор! Рядовой Каргин прибыл в ваше распоряжение, — доложил Каргин чуть дрогнувшим голосом.
— Узнал, значит. — Каргину показалось, что в голосе майора прозвучало даже удовольствие. — Садись, закуривай и оттаивай. Можешь и моим табачком воспользоваться. Только предупреждаю: не табак—горлодер.
Это непринужденное предложение закурить, этот простой разговор о табаке-горлодере помогли Каргину немного освоиться, почувствовать себя сравнительно раскованно, но все равно, сделав несколько жадных затяжек, он почему-то заговорил не о себе, не о том, как и почему в прошлом году ушел с товарищами из-под караула, а о нелепой смерти Павла от пули предателя Аркашки Мухортова, о деде Евдокиме, с которого Зигель в лютую стужу содрал валенки… Почти обо всех, с кем был в минувшие месяцы войны, рассказал он. И ни разу майор-особист не перебил его вопросом; только курил почти непрерывно и смотрел на Каргина если и не с сочувствием, то уж без всякой предвзятости.
Это настолько ободрило, что Каргин и сам не заметил, как случилось, в какой момент это произошло, но стал величать майора просто Николаем Павловичем. Потом настолько осмелел, что даже спросил:
— Меня-то почему не спрашиваете о том, как из-под караула ушел?
— Без надобности мне это, — улыбнулся Николай Павлович.
— Как понимать прикажете? — нахмурился Каргин.
— Я, Иван Степанович, каждый твой шаг знаю. От самого Василия Ивановича знаю…
— От батальонного комиссара? — удивился Каргин и тут же сделал вывод: — Значит, это вы к нему от подпольного райкома приходили…
Николай Павлович почему-то невероятно долго сворачивал цигарку и прикуривал ее от керосиновой лампы. Потом все же заговорил, глядя в глаза Каргина:
— Это вы, оказавшись во вражеском тылу, правильно сделали, — вы будто забыли фамилии друг друга, только по имени друг к другу обращались. За редким исключением. Прятать настоящие фамилии — это, так сказать, одно из основных требований конспирации… А Василий Иванович вовсе не батальонный комиссар, как вы считаете, он — старший лейтенант, призванный из запаса. До встречи с вами ротой командовал… К чему это тебе говорю? Чтобы ты лучше оценил то доверие, какое мы тебе оказываем, чтобы еще большим уважением проникся к Василию Ивановичу… На шинели батальонного комиссара вы из пекла боя его вынесли, вот самовольно и присвоили ему звание. А он отпираться не стал, понимая, что вы это по-всякому истолковать сможете. Вплоть до того, что в трусости его обвините. Да и в идейном отношении кто-то старшим над вами должен был быть. Вот он и не отпирался. Больше того, чтобы нам пользу принести, под видом матерого нашего врага Шапочника жить стал… А что ты про Виктора Капустина и его дружка Афоню скажешь?
То, что секунды назад открыл ему Николай Павлович, было настолько велико и потрясающе, что Каргин несколько замешкался с ответом, зато потом, опомнившись, горячо заявил, что Витька Капустин, хотя он и вчерашний школьник — в прошлом году девятый класс окончил, — хотя он и носит повязку полицая на рукаве, — наш, советский, до самой последней жилочки, как и его дружок Афоня; и жены ихние — Клава с Груней — тоже всей душой против фашистов. Даже Нюська с Авдотьей, хотя и не безгрешны сугубо по
