и со всех сторон, сегодня звучало невыносимо громко.
Всю ночь пролежали Григорий с товарищами в кустах у дороги, словно забытой всеми. Солнце должно было уже вот-вот всплыть над лесом и ударить по земле своими лучами, а Григорий все пытал счастье, все не отдавал приказа об отходе. Недалеко от него на своих местах лежали новые товарищи. Лежали спокойно, не выказывая ни нетерпения, ни волнения.
Это радовало, крепко обнадеживало, и Григорий наконец сказал больше себе, чем им:
— Со всяким может случиться такое, что счастье не сразу к нему всем фасадом повернется.
Сказал это и увел свою группу в лес, где под деревьями еще держался прохладный полумрак.
Отошли от тракта километров на пять и выбрали для дневки холмик, поросший сосняком: здесь и земля была посуше, и ветерок сюда наведывался, хоть и на короткое время, но тревожил комаров. Григорий приказал остановиться здесь, сказав, что нет резона ноги утруждать, если той ночью опять на тракт идти надо будет. Все спокойно встретили это решение, только дед Потап поворчал немного: дескать, им, молодым, времени еще не жалко, а вот ему, пожившему на свете, уже каждый час дорог; дескать, разве это порядок, когда человек здесь разлеживается, хотя у него дом есть и там работы полно?
Григорий в спор не полез. Он зевнул нарочно громко и улегся, выбрав самое тенистое место. Лежал неподвижно, а все равно не спалось, все равно думы одолевали. Вернее, одна, зародившаяся минувшей ночью. Вот есть у него, Григория, и собственный отряд в одиннадцать человек. Это побольше, чем у товарища Каргина в первые дни было. Значит, нужны, как воздух, потребны этому отряду и разведка, которая бы все знала, все видела, и надежная связь хотя бы с Василием Ивановичем: он мужик башковитый, так что не промахнется тот, кто к нему за советом придет.
Конечно, для ближней разведки дед Потап очень даже подходящий. А вот для дальней… Ноги у него к вечеру обязательно опухают, сам видел…
В какую сторону мозгами ни раскидывай, а в поход для установления связи с Василием Ивановичем надо снаряжать Петра с Мыколой: оба — коренные местные да еще и возраста не призывного. Честное слово, некого больше посылать, некого! Ведь на такое дело только того нацеливать положено, который внешне ничем от прочих не отличается!
Может быть, кого-то одного послать? Допустим, Петра?.. Еще молод шибко, запросто глупостей нагородит… Мыколу? А как он узнает Василия Ивановича, если в глаза его не видывал? Язык до Киева доведет? Оно, конечно, и так случается. Только иной раз он, язык этот, и быстрый путь к погибели указывает. Если им без должного ума пользоваться.
Да и как узнает Василий Иванович, что Мыкола — свой и ему следует доверять полностью?
Против этого варианта и то, что Григорий знает Мыколу без году неделю? Вот это сущая правда, тут риск огромный…
Только какое дело сейчас без риска провернуть можно? Сейчас если риска бояться, то сам себе связывай руки и в таком виде немедленно топай к фашистам, заявляй: вот он я, берите меня…
Под вечер, отозвав в сторону Петра и Мыколу, Григорий спросил: как они взглянут на то, что он намерен в паре послать их на особое задание? Петро, как и следовало ожидать, сразу загорелся и почти выкрикнул:
— С автоматом пойду, да?
Глянул Григорий в его восторженные глаза, и опять ожила в нем та глупая жалость, которую всякими доводами глушил весь день. Не хотелось позволить ей верх взять, потому и прикрикнул:
— Ты не указывай мне, ты молод еще! — И добавил, выплеснув раздражение: — Может, я по вражеским тылам под видом побирушки тебя послать намерен? Или откажешься?
Петро насупился, носом раза два даже шмыгнул, но больше не сказал ни слова.
Мыкола долго молчал, разглядывая божью коровку, пристроившуюся на качающейся былинке. Но когда Григорий уже начал терять терпение, заговорил и он:
— Только, товарищ командир, строго-настрого накажите парнишке меня с первого раза слушаться.
Григорий, разумеется, строго глянул на Петра и сказал, что идти им надлежит осторожно, избегая деревень и особенно — полицейских постов. До самых Слепышей идти. И запоминать все-все, за что глаза зацепятся.
А к Василию Ивановичу подходить можно только тогда, когда он один будет. И рассказать ему все, как оно есть.
— Если вопросов не имеется, то готовьтесь — и марш! — Такими словами закончил Григорий свое напутствие и заторопился, быстренько отошел от них подальше. Чтобы не передумать.
Выслушав посыльного штаба бригады, Каргин немедленно и решительно зашагал к Федору, занимавшемуся со своим взводом. Подошел, какое-то время придирчиво смотрел, как от дерева к дереву переползали новички, и сказал:
— За меня будешь, а я в штаб бригады. Особых указаний не даю.
— Когда вернуться думаешь?
— Скорее всего утром жди.
К штабу бригады, до которого от Лотохичей было километров пятнадцать, Каргин подошел точно в восемнадцать часов, как и было приказано. Не успел парой слов перекинуться со знакомыми, как из штабного домика вышло все бригадное командование.
Убедившись, что вызванные прибыли все, командир бригады ровным голосом довел до сведения собравшихся, что наше наступление под Харьковом закончилось неудачей, что гитлеровские полчища, стремясь развить свой успех, двумя мощными бронированными клиньями нацелились на Кавказ, намереваясь пробиться к нефти и в район Сталинграда, чтобы перерезать Волгу и не дать нам возможности использовать ее как транспортную магистраль.
— Из сказанного вытекают и наши задачи: так активизировать свои действия, чтобы фашисты при всем желании не смогли забыть о нас. Пустим под откос вражеский эшелон, уничтожим колонну автомашин или хоть какую-то часть ее, заставим фашистов броситься в погоню за нами — все это будет нашей действенной помощью родной армии. А кому из вас и что в ближайшие дни предстоит конкретно делать, об этом разговор поведет наш начальник штаба, — так закончил Александр Кузьмич свою короткую речь.
Все батальоны и роты бригады получили задания, ясно и четко сформулированные. Самые разные задания: одни пошли к железной дороге, чтобы взорвать ее, другим предстояло напасть на деревню, где стоял малый фашистский гарнизон, а третьи, совершая марш по деревням и селам, удаленным от партизанского района, должны были доказать народу, что и здесь есть сила, способная противоборствовать врагу и, конечно же, покарать изменников, продавших за вражескую подачку свой народ.
Да разве перечислишь все задания, которые получили батальоны и роты бригады?
На долю роты Каргина выпало сидеть в засаде у дороги, держать ее под огнем до тех пор, пока батальон Защепы не выполнит свою работу. Конечно, когда контролируешь дорогу, всякое можно ожидать. Однако чертовски обидно просто сидеть в засаде и ждать неизвестно чего, прекрасно зная, что тому же батальону Защепы выпало задание из заданий: напасть на вражеский аэродром, захватить его, пожечь там самолеты, которые окажутся на земле, и порушить, уничтожить все прочее.
Правда, аэродром маленький, в самый богатый день на нем было замечено только пять самолетов, на которых фашистские летчики, выписавшиеся из госпиталей, то ли заново летать учились, то ли проверялись начальством. Но все равно, разве сравнишь то, что предписано совершить батальону Защепы и роте Каргина? Настолько несравнимо это, что Юрка, обидевшись до глубины души и разозлившись, прямо ляпнул, что, дескать, такие задания даются только по знакомству, дескать, Защепа — любимчик командира бригады, вот и получает всегда самое лучшее.
Каргин, как полагалось, одернул Юрку, строго напомнил, что приказы командования не обсуждаются, а подлежат немедленному выполнению. Однако и у самого кошки душу рвали. Или он, Каргин, со своей ротой не мог напасть на аэродром? Да если хотите знать, его рота всего человек на двадцать меньше батальона Защепы!
Усмирил разыгравшееся самолюбие тем, что Защепа — коммунист стоящий, делами проверенный. И вообще — он не такой человек, чтобы в рот кому-то заглядывать, поддакивать, кривя душой; хотя и
