— По нашей линии поступают исключительно точные сведения. Или ты забыл, кто я по основной специальности?
Не забыл, конечно, просто не подумал об этом.
Немного помявшись, Каргин опять спросил:
— Эта новость только для некоторых или…
— Для всех, Иван Степанович, для всех. И чем скорее люди узнают это, тем лучше, — перебил его Николай Павлович. — Ведь уже был там товарищ Сталин, был! Значит, как фашисты ни старайся, все равно уже никак напакостить не смогут!
Теперь Каргин метнулся к карте, нашел Юхнов и Ржев. А вот Хорошево почему-то не было обозначено на ней…
— А ведомо ли тебе, товарищ Каргин, что в Белоруссии, где располагается фашистская группа армий «Центр», фельдмаршал Буш — ее командующий, напуганный успехами Советской Армии, держит в постоянной боевой готовности свыше семидесяти дивизий, до десяти тысяч орудий и минометов, около тысячи четырехсот танков и штурмовых орудий и почти тысячу боевых самолетов?.. К чему все это говорю тебе? Чтобы ты проникся важностью сегодняшнего момента. Чтобы сам понял и бойцам своим внушал: сейчас каждое задание особый смысл имеет, сейчас от выполнения любого задания многое зависит… Слышь, Иван Степанович, а где у тебя та карта? Которой ты в сорок первом году пользовался?
Каргин, секунды не раздумывая, потянулся к изголовью лежанки и из-под матраца достал карту. Самую обыкновенную, из школьного учебника. И только европейской части Советского Союза. Эта карта из школьного учебника и легла поверх оперативной. И оба молча наклонились над ней, побежали глазами по названиям городов, около которых виднелись карандашные пометки Каргина.
— Ты, помнится, стереть эти цифирки намеревался? — спросил Николай Павлович и сам сразу же ответил: — Хотя, пожалуй, не стоит: сбереги, как память, ребятня пойдет — вот им и покажешь, объяснишь, что к чему… А жена твоя где? Уже около часа сидим, а ее все нет.
— Ушла она. Как тебя увидела, так и ушла.
— Почему? Или я такой страшный? — взметнулась правая бровь Николая Павловича.
— Стеснительная она. И понимает, что комиссар бригады просто так не придет, что дело привело его сюда. Может, секретное, — с гордостью пояснил Каргин и сразу же выстрелил вопросом: — Говори уж, зачем пожаловал? Чую, не просто лясы точить.
Николай Павлович шутливо погрозил ему пальцем:
— Нет у тебя, Иван Степанович, должного почтения к начальству. На ломаный грош нет! — И тут же согнал с лица улыбку; сразу стала отчетливо видна усталость, старившая его на несколько лет. — Понимаешь, нам указана сегодняшняя лежка банды Черного. Вернейшим человеком указана.
— Он сообщил? — спросил Каргин, хотя и догадался, что такие сведения мог дать только Василий Иванович.
Николай Павлович, похоже, посчитал этот вопрос неуместным. Он продолжил, словно и не было его:
— Неужели упустим, а?
Он говорил еще что-то, но Каргин уже не слушал, он мысленно уже прикидывал, какими силами располагает, что может бросить против банды Черного. Как ни искал, все равно не мог наскрести даже сорока человек. И то лишь в том случае, если лагерь без присмотра бросить.
А сколько человек в банде Черного? Неизвестно. Потому и молчит об этом Николай Павлович…
Эх, если бы главные силы роты были здесь!
Посетовал и сам же урезонил себя: и с меньшими силами доводилось дела делать; в других ротах положение с людьми, видать, и того хуже, если Николай Павлович к нему пришел.
— Не в наших правилах, товарищ комиссар, от боевой работы бегать, — наконец сказал Каргин, поднимаясь. — Одного не пойму: ты-то лично чего ко мне шел? Неужто подумал, будто для меня письменный приказ силы не имеет? Кажись, не давал повода так…
— Не там корень ищешь, — поморщился Николай Павлович. — И не приказ, а просьба тебе высказана… Знал, что мало у тебя людей, вот сам и пришел. Чтобы с вами… Заодно с собой и директора нашей школы товарища Сазонова прихватил. Надеюсь, еще помнишь такого?.. И еще два учителя с ним…
Встреча с Федором (с месяц назад его забрали из роты) — большая радость, но дел сейчас так много, и таких важных, что Каргин посчитал неудобным высказывать ее, потому и пошутил неуклюже:
— Спасибо и за то, что без школяров их привел…
А еще примерно через час около землянки выстроились все, кто мог идти на задание. Считая Николая Павловича, Федора и двух учителей, их было тридцать девять. На левом фланге стояла Мария. Каргин в последнюю очередь глянул на нее и сразу же отвернулся, чтобы не травить сердце, и сухо скомандовал:
— За мной шагом… марш!
И только на марше, когда от лагеря рота отошла почти на километр, Николай Павлович, неумело притворившись забывчивым, достал из кармана гимнастерки листок бумаги и сказал, протянув его Каргину:
— Чуть не забыл.
Мельком взглянув на этот листок в косую линейку, вырванный из тетрадки, Каргин сказал с легкой обидой то ли на себя, то ли на кого другого:
— Тут по-немецки накарябано, а я…
— Ты на обратную сторону глянь.
Действительно, там был русский текст, напечатанный на машинке. Каргин торопливо бежит глазами по его строкам:
Мы теперь члены Национального комитета «Свободная Германия». Вчера даже присягу приняли, в которой сказано: «Я, сын немецкого народа, преисполненный пламенной любовью к моему народу, моей Родине и своей семье, клянусь бороться против гитлеровского режима до тех пор, пока мой народ вновь не станет свободным и счастливым, пока позор фашистского варварства не будет сметен с лица земли, а гитлеровский фашизм уничтожен».
Как видите, теперь мы вновь стали настоящими немцами.
Каргин тогда и понятия не имел о том, что Национальный комитет «Свободная Германия» был создан на советской земле в июле 1943 года, какие задачи он перед собой ставил, но текст присяги был убедительнее иных многословных заверений. И Каргин очень обрадовался, что Пауль и Ганс живы и здоровы, что теперь они окончательно встали на путь честных людей.
Но спросил он спокойно:
— Можно, я письмо пока у себя оставлю? Ребятам показать бы надо.
Николай Павлович ответил вроде бы равнодушно:
— Оно тебе адресовано.
Почти с радостью дед Потап согласился стать связным партизанской бригады: выходит, нужен он людям! А вернулся в опустевшую избенку, сразу же одиночество яростно обрушилось на него, чуть совсем не придавило. Действительно, и словом переброситься не с кем, главное же — никому твоя забота не нужна, только о самом себе и пекись. И он, глуша тоску, первые два дня лишь тем и занимался, что обихаживал хозяйство: проверил, исправна ли яма под картошку, ладно ли дрова в поленницы сложены; даже починил кожух, который за древностью давно выкинуть надо было, даже дымоход, еще в прошлом году давший трещину, глиной замазал!
Два дня прошли в непрерывных хлопотах, а потом вдруг хлестнула мысль: разве для этого он домой вернулся? Ведь теперь его первейшая обязанность — ходить по окрестным деревням, сведения о гитлеровцах и полицаях собирать, все слышать и видеть, надежных людей высматривать. И он заторопился
