— Как же она выглядит?
— Так же, как и двести лет назад, — невинной девочкой с рыжими патлами. Но я ее как облупленную знаю, от меня не вывернется, сука.
— За что же вы ее так, Афанасий Степаныч?
— А чего ж она от меня, можно сказать, от мужа, рыло воротит? Я ее никогда не обижал, любил, можно сказать, стерву, смерть вместе с ней принимал… Все честь по чести…
— Но вы же не умерли!
— Вот и жаль.
— Как же это случилось?
— Долго рассказывать, но можешь мне поверить, убивали нас основательно. Придем, я тебе шрам покажу, в самое сердце пулю вогнали!
— А ей?
— Не знаю. Кажется, тоже. Когда нас расстреливали, мы рядом стояли.
— Кто расстреливал?
— Известно кто, чекисты.
— Как чекисты? Когда?
— Слушай, Михаил! Достал ты меня своей простотой! Если интересно, придем, поставишь пару пузырей… О! Тебе ж так и так у меня заночевать придется!
— Почему?
— Потому. Начнет из тебя панацея хворь выгонять, узнаешь. Все косточки выкрутит. Благим матом орать будешь. Мне да Таньке это без разницы, а чужим людям — беспокойство напрасное. Так что деться тебе некуда.
— А закусывать у вас хоть есть чем? Я есть хочу.
— Сейчас Таньку в магазин пошлем. Авось чего принесет. Пришли мы, вот хоромы мои.
— А кто такая Танька?
— Баба моя. Живет со мной.
Я уже представлял примерно, какими покоями владеет этот старик, однако действительность побила все мои самые смелые предположения. На полу в квартире было столько песка, что разуваться мне сразу как-то расхотелось. Афанасий Степаныч и сам переобуванием пренебрег, прошел сразу в комнату, и тотчас же послышалось его возмущенное ворчание:
— У, сука, нажралась уже! Вставай, тварь! Кто тебя напоил? Чего бельма вылупила? Вставай, говорю! Гости у нас! В магазин дуй! Ну?
— Да ты чего, старый мерин, разорался? — послышался в ответ скрипучий бабий голос. — Дай хоть в себя прийти! А деньги у тебя есть? С чем мне в магазин идти?
— А на какие шиши ты тут без меня похмелялась? Так и норовишь, сука, хоть глоток для себя выгадать! — Тут хозяин появился в дверном проеме. — Ты чего столбом в прихожей стал? — обратился он уже ко мне. — Раздевайся, проходи. Снимай курточку, чего жмешься. — Он выхватил у меня из руки «дипломат» и направился с ним на кухню. — Ты, это, Михаил, если кушать хочешь, дай хоть червонец, у нас стесненные обстоятельства…
Сказать честно, мне уже ничего не хотелось; уйти бы отсюда, но я полез во внутренний карман пиджака и достал пятидесятирублевую бумажку:
— Вот, Афанасий Степаныч, возьмите. — А про себя подумал, что смоюсь отсюда, едва хозяйка уйдет.
Дед взял у меня деньги и снова заорал:
— Танька! Иди деньги возьми. Да пошевеливайся, человек голодный, есть хочет, да и нам пожевать не худо бы!
— Здравствуйте, молодой человек, — вышла из комнаты хозяйка. Я вздрогнул.
Вообще-то я не без глаз, и мне приходилось видеть опустившихся женщин-алкоголичек, в основном это случалось в районе вокзалов или возле какого-нибудь заштатного гастронома, который по известным причинам местные алкоголики выбирают местом тусовки. Однако всегда эти женщины вызывали во мне брезгливое чувство, и я старался обходить их стороной.
Сейчас такой вариант исключался. На вид подруге моего случайного знакомого можно было дать от сорока до шестидесяти лет, причем нижний предел был с учетом преждевременного износа, характерного для поклонниц зеленого змия. Но я изобразил на лице приветливую улыбку и с легким наклоном головы выжал из себя сердечное приветствие. Хозяйка расцвела и в ответ наговорила мне кучу любезностей.
— Ты, главное, мяса возьми, — напутствовал ее Афанасий Степаныч. — Гость наш с утра голодным проснется. Не будет мяса, тебя сожрет. Давай дуй.
Его сожительница, жеманно мне улыбнувшись на прощание, ушла.
— Вот и живу с этой стервой, — как бы извиняясь, сказал дед. — Ну да хрен с ней, пока она затарится, начнем лечиться.
Он достал складной нож и подошел с ним к кровати, долго щупал край матраса, наконец вспорол шов и, поковырявшись внутри, извлек полиэтиленовый пакетик, подошел ко мне, сказал, чтобы я подставил ладонь, и высыпал на нее из пакетика какую-то труху.
— Вот она, панацея, — приговаривал он во время манипуляций. — Все для себя берег на крайний случай, нуда тебе она нужнее. Клади все это в рот и жуй. Жуй хорошенько, не глотай, пока в кашицу не перетрешь, а потом сглотни. Ну, приступай, чего ты на меня смотришь? — Он непроизвольно сделал глотательное движение. — Ешь, пока я не передумал.
Я подчинился. Труха на вкус казалась обыкновенным сеном, однако по мере разжевывания я стал вычленять какой-то необычный привкус. Даже не знаю, с чем его сравнить. Но привкус приятный, запоминающийся.
— Ты ладонь-то не отряхивай! — схватил дед меня за руку. — Этим крошкам цены нет, панацея-то на Земле не растет, она с другой планеты к нам завезена.
— Откуда?
— С Марса, кажется, а может, с Венеры… Языком залижи, не стесняйся.
— Кто ж завез ее?
— Про то Мария знает, а может, она и завезла, мне без разницы.
— Афанасий Степаныч! Ну сейчас-то нам спешить некуда! Расскажите, как вы с Марией встретились? — И, не зная, чем еще подогреть старика, я раскрыл «дипломат» и достал из него две оставшиеся бутылки водки. — А это чтобы язык легче во рту вращался. Пойдет?
— Змей ты, искуситель! — сказал старик. — Ладно, слушай. Никому не рассказывал, все одно никто не поверил бы. А ты сегодня в таком положении, что и не захотел бы поверить, да придется. Начну, пока моей нет…
Глава 10
НАЧАЛО АТЛАНТИДЫ, ИЛИ ХОРОШО ЛИ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ
Да, мы все помолодели и выглядели теперь не более чем на двадцать лет. Мало того, мы перестали болеть, хотя, конечно, выяснилось это не сразу. И раны у нас или травмы заживали полностью часа через три. И виной всему стала незаметная, ничем внешне не примечательная травка. Амброзия дала нашим организмам относительное бессмертие. Относительное — это потому, что тела наши не были гарантированы от уничтожения. Скажем, Лолу во времена инквизиции сожгли на костре как колдунью. Но до инквизиции было еще почти пятнадцать тысячелетий, которые нам пришлось прожить. Словом, бессмертие принесло с собой и свои проблемы, но тогда о бессмертии мы не думали, мы были просто молодыми, не знающими проблем со здоровьем, энергичными людьми.
К сожалению, амброзия примерно через пять поколений выродилась и потеряла свои лечебные свойства, превратившись в обыкновенный сорняк. Впрочем, чрезвычайно живучий и неприхотливый. Но я старалась сохранить ее семена, как олльские, так и первых трех поколений, надеясь в случае нужды
