Винчи (большой лоб, волосы собраны в косичку, свитер грубой вязки), временно занявшему комнату с книгами, в которой вечность назад она работала.
Он вежливо и обречёно задавал общие вопросы: не видела ли что, не замечала ли чего-то необычного. А потом неожиданно встал, изогнулся и непривычно тонким голосом сказал:
– А вот уборщица Муся Борисовна рассказала нам, – как будто в помещении находился кто-то ещё, – что к вам повадился ходить молодой человек, который вызывает у неё серьёзные подозрения.
– Кто это? – сердце Лидии Альбертовны упало на дно пересохшего колодца.
– Муся Борисовна? – решил пошутит следователь.
– Нет, молодой человек.
– Ну, это вам виднее, – следователь стал строг.
– Так это же мой сын, Артём, – вспомнила Лидия Альбертовна, и пересохший колодец начал наполняться водой, на поверхности которой трепетало её сердце.
– Сын? – расстроился следователь.
– Ну, конечно.
– А он… не мог? – Следователю не хотелось расставаться с лакомой гипотезой.
– А какие у вас есть на это основания.
– Пока никаких, – поднял он одну бровь, – пока. Придётся, видимо, вызвать на допрос мужа вашего, всеми уважаемого композитора и известного в городе человека.
– Так делайте что хотите, – лицо Лидии Альбертовны сделалось непроницаемым.
Она не хотела, чтобы под сурдинку следствия вскрылась её 'дружба' с
Данилой, сильно боялась этого: какое право эти чужие и равнодушные люди имеют вмешиваться в её жизнь, в её маленькое, воробьиное счастье?!
– И сделаем. Сделаем. Преступление, наносящее вред авторитету областного начальства, обязательно нужно раскрыть. И мы приложим все усилия… Все усилия…
СТУЖА
Нынешний февраль выдался особенно лютый: внутри него образовывались трещины, сквозь которые в город проникали тяжёлые свинцовые ветры.
Закладывало уши, ноги никак не могли согреться даже в самой тёплой обуви; изнутри выстуженные тоннели метро отдавали замогильным холодом.
Лидия Альбертовна затрусила вдоль фасада, глядя себе под ноги
(поднять глаза, казалось, невозможно из-за мороза), автоматически любуясь переливчатыми искрами, разбегающимися по вновь наметённым сугробам, завернула за угол, чуть было не поскользнулась. После беседы с милиционером остался противный осадок, и она не знала, как от него избавиться, шла и перемалывала: 'все усилия, все усилия…'
Какая бездна зла!
И тут кто-то подхватил её под белы рученьки. Даже не оборачиваясь, она догадалась, что это Данила.
Слёзы выступили у неё на глазах. От ветра и холода или…
– Куда торопишься-спешишь? – спросил как ни в чём не бывало Данила, словно они пять минут назад расстались.
И она снова не нашлась, что ответить. Но печаль отошла, отпустила…
Вот и снег засверкал ярче, наряднее.
– А мы тут плюшками балуемся. – Глаза Данила сверкали ярче сугробов.
Лидия Альбертовна только улыбнулась, ага, взяла себя в руки.
– Людмила Анатольевна, помнишь, я тебе рассказывала, смотрительница из зала 'Бубнового валета', вернулась. Загорелая. Мы-то думали, она в госпитале грыжу вырезала, а она, оказывается, на Канарских островах поносом маялась, представляешь? Выиграла в викторине путёвку и умотала. – Лидия Альбертовна изменила тон, сказала заботливо. – Ты уже поправился, Данила?
Мальчик покраснел. Или просто намёрзся, ожидая её на ветру? Пришлось ведь неожиданно задержаться. Всё это она высказала ему молча, одними глазами. Ну, возможно, ещё и улыбкой.
Он вместо ответа притянул её к себе, поцеловал. Губы Данилы оказались холодными, шершавыми.
Лидия Альбертовна почувствовала, что испаряется, тает…
– Со мной всё хорошо. Ничего страшного, – сказал он потом, глядя ей в глаза. И добавил уже совершенно другим тоном: – Если бы ты знала, как сильно я успел по тебе соскучиться.
– Типа, успел? – поддразнила она.
Данила тихо рассмеялся.
– Да уж, не типа. Говорю ж, соскучился, – и схватил её за руку. -
Побежали греться.
И они побежали сквозь мороз и холод, расступавшийся перед этим немыслимым напором.
РАСПРОДАЖА
Зашли погреться в самый большой в городе магазин, торгующий видеокассетами и компакт-дисками. Долго ходили между стеллажами, показывая друг другу разные коробочки со смешными картинками, задержались возле эротических фильмов, веселились от души. Как школьники.
'А Данила и есть, по сути, школьник', – подумала Лидия Альбертовна.
Странно, но со временем восприятие его несколько изменилось. Теперь она думала о нём как о сильном и взрослом мужчине, который способен увлечь и защитить. Ведь если вспомнить самое начало их 'дружбы' (для их любовной связи Лидия Альбертовна не могла найти иного, более точного, определения), нужно отдать ему должное: инициатива исходила сугубо от Данилы.
Данилы-мастера.
Перешли к выставке детских кинокартин и мультиков. Тут Лидия
Альбертовна задумалась и о собственном сыне, вялом, ленивом, инфантильном. Спавшем до полудня, поздно возвращавшемся неизвестно откуда. Совсем ведь непонятный, незнакомый человек, у которого существует своя, нешуточная жизнь. Наверное. Жить под одной крышей и не знать. И не хотеть знать. Тут Лидии Альбертовне стало неловко: будто Данила может подслушать её нехорошие мысли.
– Это всё так странно, – не удержалась, сказала вслух. В продолжение нелицеприятных размышлений. И кажется, Данила понял её.
– Мне тоже это странно, – он слегка приобнял её старенькую, поношенную дублёнку. – Кто бы ещё пару месяцев назад сказал бы мне, что всё окажется так… – И он задумался надолго, отвернулся, стал крутить в руках кассеты Национального географического общества.
– А как?
– Ну, я не знаю. Типа, ты же сама всё знаешь. Ты… Я…
– Ты думаешь, мы делаем что-то не так?
– Не знаю. Я не могу думать на эту тему.
– Вот и я не могу.
Они снова немного помолчали, перешли в отдел классической музыки, стали вертеть в руках пластинки с операми Верди.
– Представляешь, Надя-кришнаитка, кажется, выходит замуж. Нашла себе какого-то полукриминального бизнесмена, некоторое время назад он так напугал Нонну Михайловну, что она, под страхом увольнения, запретила
Надежде водить его в галерею. Ходил там, всё высматривал… Как в воду глядела… А от Марины Требенкуль, с которой мы теперь вместе Ван Гога караулим, то есть я караулю, а она экскурсии водит, снова
