– Оно такое огромное…
– Боже мой, я знаю хорошего врача, – сказал мясник, у которого дрожали губы, – это очень хороший врач, мсье…
Тео покачал головой.
– Выходит, в каждом человеке дремлет Бог. Я этого не понимаю, но сегодня я убил своего лучшего друга, Ивана Яковлевича Домани. В нем тоже жил Бог, как и во мне, и я его любил. И я же его убил. Значит ли это, что я убил Бога? Разве это возможно? Не понимаю… – Он вздохнул. – Все так запутано…
– Боже мой, зачем вы мне это рассказываете? – Мясник заплакал. -
Ведь вы меня не убьете, мсье? Мсье! – Он по-бабьи всплеснул руками.
– Крикри! Он же меня убьет!
– Поль, не говорите глупостей! – Тео поморщился. – Какая нужда мне вас убивать…
– Так всегда говорят, когда хотят убить. А еще говорят: не бойся, малыш, это не больно… – Мясник всхлипнул. – Я читал в одной книге…
Тео вздохнул.
В этот миг дверь распахнулась, на пороге возникла Крикри с огромным револьвером в руке. Тео и мясник вскочили. Крикри вскинула револьвер, целя в Тео, и, вытаращившись и вся искривившись, словно от омерзения, нажала спусковой крючок. Тео выстрелил наугад, инстинктивно, выстрелы слились в один, пороховым дымом заволокло гостиную.
В наступившей тишине вдруг странно зашипели и начали бить часы.
Тео поднял руки и осмотрел себя, перевел взгляд на Крикри – она замерла на полу в луже крови, халат разошелся, открыв нагое тело, потом обернулся к мяснику – он лежал навзничь. Крикри попала любовнику в левый глаз, а Тео поразил ее в сердце.
– Вот черт. – Тео покачал головой. – Как на войне.
Он сунул револьвер в карман, вошел в соседнюю комнату, включил свет.
Вот они, шесть чемоданов, еще не разобраны, стоят в углу рядышком.
Ему понадобилось несколько минут, чтобы распотрошить чемоданы, найти кресты и каску. Он взял только кресты и каску.
– Вещи, – пробормотал он, – всего-навсего вещи…
Пороховой дым в гостиной рассеялся.
Тео остановился у стола, не сводя взгляда с мертвой Крикри. Ее тело всегда было таким желанным… Он опустился на колени рядом с Крикри, благоговейно поцеловал ее в лобок, пахнущий лавандой.
С каской под мышкой он вышел из дома мясника. Только свернув за угол, он вдруг вспомнил, что оставил свою шляпу на столе в гостиной, но возвращаться не стал. Нахлобучил на голову адриановскую каску и зашагал домой.
11
Он проголодался. В кладовке нашелся окорок, сыр и хлеб. Федор
Иванович зажег в кухне свечу, налил в глиняную кружку сидра и принялся за еду. Пальто он снимать не стал, а адриановскую каску положил на соседний стул.
Он не держал зла на Крикри. У нее был очень непростой характер, но все же девушка доставила Федору Ивановичу немало сладких минут. Ему было приятно покупать ей красивую одежду и дарить безделушки, а она обожала командовать модистками и гордо восседать рядом с Тео в автомобиле, когда они проезжали по бульвару Мазарини или отправлялись на загородную прогулку. Ей нравились ночные увеселительные заведения, цыганские скрипки, черная икра, блеск золота, жар горностаевого меха и запах мужского пота. В постели она была довольно неуклюжей, сильно воняла и скрипела зубами так, словно рот у нее был полон битого стекла, но любовью занималась беззаветно, до полного самозабвения. Она никогда не раздевалась при зажженной лампе и редко позволяла Тео любоваться ее нагим телом, но он не сердился: у нее было трудное детство…
Федор Иванович жевал мясо, запивая его сладким сидром, и все еще думал о бедняжке Крикри. Нет, он не винил ее в измене. Крикри прожила с ним почти пять лет, стала почти что настоящей дамой и почти привыкла чистить зубы. Когда мадам Танги заводила разговор о семье и детях, взгляд Крикри становился отсутствующим, как будто мечтательным. Однако стоило Тео намекнуть, что неплохо бы завести малыша, как она впадала в ярость, начинала кричать, плакать и обвинять Тео в том, что он ее не любит, раз готов смириться с тем, что ее обезобразят роды и она станет корова коровой.
У Тео были деньги, и неплохие, а девушкам нравятся щедрые мужчины со средствами. Но, видимо, дело было не только в деньгах. Его положение было шатким. Он был иностранцем, беженцем, чужаком, а вдобавок – порнографом, то есть человеком с темным настоящим и сомнительным будущим. У него еще ни разу не возникало трений с полицией, но, конечно же, никто не мог поручиться за то, что этого никогда не случится: его бизнес был подпольным, тайным, а ведь известно, что все тайное рано или поздно становится явным. Мясник же Поль, каким бы увальнем и недотепой его ни считали, был парнем что надо: солидная профессия, обеспеченное будущее и никаких проблем с полицией.
Женщины чуют бездомных мужчин и втайне боятся их, а Тео был поражен бездомностью, как другие бывают поражены раком печени, блядством или глупостью.
Тео вдруг поднял голову и перестал жевать.
Вот уже, наверное, полчаса соседская собака то и дело принималась рычать и даже лаять. Вероятно, чуяла крысу. А может, человека?
Он глотнул сидра, надел каску и вышел в сад.
Мадам Танги именовала свой дом усадьбой, а десяток полумертвых яблонь – садом. Во дворе стоял автомобиль Тео. Это был четырехместный Renault NN с довольно мощным двигателем, тормозами на все колеса и кожаным салоном. Машина стояла у решетки, отделявшей дом мадам Танги от соседей.
Завидев Тео, соседский пес встал лапами на решетку и залаял на машину.
Тео не боялся воров, но на всякий случай проверил, сколько патронов осталось в пистолете. Три. Это был восьмимиллиметровый револьвер
Лебеля с барабаном на шесть патронов. Как и русский наган, он обладал слабой останавливающей силой, но зато к нему подходили патроны от лебелевской винтовки (вдобавок стволы бракованных винтовок шли на изготовление револьверных стволов, что позволяло экономить немалые средства) – за это его и любили во французской армии.
Он подошел к машине и рывком открыл дверцу.
В салоне пахло телячьей кожей, бензином, вест-индским табаком и немытой одноногой девчонкой.
Она спала на заднем сиденье, скорчившись и натянув на голову пальто.
На полу лежали ее костыли и мешок. Это была та самая девчонка, которую он встретил в подземном переходе у Триумфальной арки. На груди у нее тогда висела табличка с надписью “Купи меня, не то я тебе приснюсь”. Девчонка источала такую злобу, что ею можно было обогреть весь Париж. Что побудило тогда Тео подойти и заговорить с нею? Почему он позвал ее с собой? Он уже не помнил. Это было какое-то безотчетное движение души. Безотчетное и безотлагательное.
Он тронул ее за плечо.
Ее реакция была молниеносной: она села, откинулась и выставила перед собой нож-выкидушку, злобно уставившись на Тео.
– Привет, – сказал он, убирая револьвер в карман. – Меня зовут Тео. Помнишь? Фотограф и педофил.
– Урод! – Девочка усмехнулась. – Надо же!
– Как ты сюда забралась?
Она спрятала нож, пожала плечами.
– Замерзнешь, – сказал Тео. – Пойдем в дом. – Протянул руку. – Тебе помочь?
– Справлюсь, – хрипло ответила она.
Он кивнул.
Поколебавшись, она кое-как выбралась из машины, вытащила мешок и костыли. Пожав плечами, Тео двинулся к дому. Он ни разу не обернулся, пока шел к черному входу. Он слышал, как она стучит костылями по булыжнику.
Девчонка набросилась на еду. Шмыгая носом, она рвала зубами мясо, запихивала в рот куски сыра и хлеба, мычала и рыгала. Сидр капал у нее с подбородка. На салфетку, которую выложил на стол Тео, она даже не взглянула – вытирала рот рукавом грязного пальто. Она была похожа на сорванца – может быть, из-за короткой стрижки.
Тео налил себе кальвадоса, закурил и откинулся на спинку стула.
– Что это за шляпа на тебе такая? – спросила наконец девчонка. – Она железная?
– Да. Это каска.
– Каска?
– Во время войны она защищала голову от пуль и осколков.
– А.
– Как тебя зовут?
– Мадо.
– Мадлен?
– Мадо! – Она вытерла салфеткой подбородок, вытащила из рукава сигарету и закурила. – Это твой дом?
– Я здесь живу. А дом принадлежит мадам Танги. Она сейчас спит.
– Эй, чему ты все время улыбаешься? – Она выпустила дым ему в лицо.
– Ты похож на придурка.
– Это следствие контузии. Рядом со мной разорвалась бомба, и с той поры я всегда улыбаюсь. Ничего не попишешь, контузия. Врачи сказали, что это не опасно. Это неприятно, но я привык. Хочешь умыться? Я согрею воды.
Немного помедлив, она кивнула.
