Как же их воскрешать? — ехидничали умники. — Как воскрешать, если наши пра-пра-пра давно истлели, распались на атомы, разлетелись по Вселенной? Так и воскрешать, ответствовал он. Ничего страшного.
Живая душа человеческая не могла не отпечататься на каждом атоме, составлявшем некогда ее тело. Благодаря этому признаку мы найдем все атомы каждого тела, определим, кому какой принадлежал, сложим их воедино для каждого отдельно, восстановим физические тела — а там уж
Наука вдохнет в эти тела жизнь! И даже если они давно разлетелись по
Вселенной — ничего страшного! Бросьте воевать! Займитесь делом!
Стройте ракеты! Я слышал, будто где-то в Калуге живет один смешной парень — он знает, как лететь к Солнцу! Дадим ему денег! Пусть работает! Пусть ищет единомышленников! Выводит нас туда — ввысь, за пределы косного земного тяготения! Мы выйдем, вылетим! Мы избороздим пределы Божьих Миров! И всех найдем! Ни одного не оставим! Потому что на каждом атоме — отпечаток живой души!..
Я сделал полуторасекундную паузу.
— Философы по сей день спорят и на разные лады перетолковывают его идеи… Но вот в одном, как оказалось, старик был совершенно прав.
Человеческая личность, человеческая натура, человеческая душа, человеческая индивидуальность — называйте как хотите. Но это правда.
На каждом атоме, участвующем в строении человеческого тела, остается отпечаток его прижизненного бытия. Его осмысленного прижизненного бытия!.. Что и позволяет отличить вещество одного организма от вещества другого… Конечно, полеты в космос для поиска и идентификации различных атомов с целью последующего воскрешения умерших не входят в цели и задачи анимации. Нас интересует лишь то, что при определенных условиях, о которых мы еще поговорим, над мертвым телом возникает явление ноолюминесценции. Эффект, или, говоря другими словами, явление специфического свечения, спектр которого сугубо индивидуален для каждого из нас. Это было доказано блестящими экспериментами Крупицына и Крафта и явилось первопричиной появления искусства, которое теперь мы называем «анимацией». От латинского «anima» — «душа»…
Я сложил свои листки ровной стопкой.
— Между прочим, когда-то так почему-то называли ремесло мультипликаторов, — добавил я. — Как вы понимаете, их движущиеся картинки не имеют к нам никакого отношения. Равно как и «реанимация» — ведь мы никого не оживляем. Это главное, что я прошу вас понять: мы никого не оживляем. Анимация — это всего лишь отрасль похоронного бизнеса. Пусть и специфическая. Мы просто позволяем людям сохранить память о близких в форме вечного свечения…
Я хлопнул тонкой стопкой листков по кафедре и спросил:
— Вопросы есть?
Ропот, шелест, мелкое шевеление. Конец?
Вдруг все тот же Скворцов. То есть Синицын. Или как его, черта?
Басом:
— А что, на самом деле вечное?
— Ну чтобы совсем основательно утверждать это, пришлось бы ждать до скончания веков, а такой возможности у нас нет, поэтому оставим окончательное разрешение вопроса грядущим поколениям… Однако отметим: эксперименты начались более тридцати лет назад, и за прошедшее время интенсивность свечения в первых колбах Крафта не изменилась. И ничто не говорит о том, что она должна уменьшиться.
Так что вечное или не вечное, но, во всяком случае, чрезвычайно длительное.
Снова тянет руку.
— А правда, что мусульман нельзя анимировать?
Мертвая тишина.
Откашливаюсь. Вот посылает же бог идиотов.
— Нет, неправда. Видите ли, господа… Непосвященным трудно понять, как все происходит на самом деле. Я уже говорил об этом. Наша деятельность порождает массу слухов. В отличие от профанов вы уже знаете, что явление ноолюминесценции требует наличия трех элементов: мягкого фриквенс-излучения, вещества человеческого тела и, наконец, воображения аниматора. Если первый из них — то есть фриквенс-излучение — строго подчиняется известным нам законам физики, то, принимаясь рассуждать о двух других, мы оказываемся в сфере чистой эмпирики. Поскольку же речь идет сразу о двух составляющих, никогда нельзя точно сказать, чем определяется успех сеанса — свойствами вещества или свойствами воображения. То ли аниматор сплоховал? то ли жизнь оставила слишком слабый след?..
Действительно, опыт показывает, что…
Веселый дребезг звонка.
Развожу руками:
— Обсудим это на следующем занятии. До свидания.
Все снова ожило. Зашумело, загудело. Вот даже кратко взвизгнуло.
Потекло.
Сую в папку свои бесполезные странички и смотрю на часы.
— Простите, Сергей Александрович…
Поднимаю голову.
Все тот же взгляд исподлобья. Смуглота гуще. Румянец, что ли?
— Простите, я кое-чего не поняла… А можно мне с вами отдельно?..
Ну, короче, типа позаниматься?
И нагло упирается в зрачки горящим взглядом черных глаз.
Да, несомненно, в ней есть что-то от Клары. Внешность? — нет, по-прежнему нет. Ничего похожего. Темные волосы — должно быть, жесткие. Смуглая кожа. Что-то неуловимо восточное в разрезе глаз.
Голос? Да нет же. Может быть, просто уверенность в себе? И тут нет:
Клара уверенна, но вовсе не нахальна… Стоп, да почему в ней обязательно должно быть что-то от Клары? Почему в каждой женщине я должен искать что-то от Клары? Зачем? Почему я не могу сказать себе раз и навсегда: Клара разлюбила тебя, Клара уехала, Клары нет и не будет; уж если она сделала так, значит так тому и быть; ты не думал о ней, ты не жалел ее, ты был эгоистом, ты подпиливал ее любовь, подкапывался под нее, закладывал мины; ты долго добивался такого конца своими идиотскими вывертами — и добился; а раз так, то стряхни с себя чертов морок!.. Но нет, проклятая прививка ее любви все еще действует: как будто что-то впрыснули в кровь, и теперь женщины влекут меня только в том случае, если в них есть что-то от Клары; а я хочу быть увлеченным и поэтому жадно ищу в них что-то от Клары, — но ни в одной из них нет ничего от Клары, черт бы их всех побрал! И я остаюсь равнодушен… то есть нет: я говорю нужные слова, затем я даже чувствую некоторое душевное волнение, некоторое телесное воодушевление; кроме того, я способен притвориться, будто мое волнение и воодушевление значительно больше, чем в действительности; и все идет как по маслу; но даже в тот момент, когда уже нежно проникаешь или яростно пробиваешься (впрочем, в данном случае ярость
— просто форма нежности; ха-ха, если не вежливости), все равно думаешь о Кларе, о Кларе!.. И это портит все дело, превращая его в набор механических действий с заранее известным финалом.
Коротко говоря, от Клары в ней не было ровным счетом ничего. Тем не менее она смотрела в глаза, едва заметно улыбаясь, и эта улыбка на темных вишневых губах не оставляла никаких сомнений насчет ее уверенности в себе. И в собственной неотразимости. Она ждала ответа.
Так полководец, стоя на холме с подзорной трубой, снисходительно ждет, когда над башнями осажденного города заплещут белые флаги. Но — увы, увы — в ней не было ничего от Клары. То есть она пыталась ввести меня в заблуждение. Она хотела выдать подделку за истинную ценность.
— Ах, типа позаниматься? — переспросил я. — Да ведь репетиторство такого рода стоит денег…
После чего повернулся и вышел.
И, даже если бы в ней было что-то от Клары, она не смогла бы сравниться с ней, как не может сравниться стакан соленой воды с морской волной. Ах, Клара, Клара!..
На меня накатило, и я шагал, не замечая встречных. Должно быть, я улыбался — вот почему кое-кто из них так странно поглядывал. Я и этого не видел… Как больно, как жалко мне вспоминать кусочки нашей счастливой жизни, полной милого озорства, заботы и радости! Как щемит сердце, когда я пролистываю запавшие в душу дни и ночи!
