сумку, но потом положила в кошелек, рядом с деньгами, будто почувствовав, что карточка эта ей весьма и весьма пригодится… Старуха грузно поднялась, опираясь на палку, Наташа протянула было руку, чтобы ей помочь. — Не надо, детка, — сказала Солвейг О’Хара не без царственности, — я тебя пропускаю… Иди, я всегда выхожу последней…
Уже на трапе Наташа задохнулась от чужого пряного воздуха, зажмурилась от яркого солнца, но и беспокоясь — встретят ли ее, найдет ли она все, что нужно… Но все оказалось на редкость легко: она пристала к веренице пассажиров, что шли к зданию аэропорта, потом недолго топталась в очереди к окошку пограничного контроля, где таможенник бегло взглянул на нее и на паспорт и, улыбнувшись, произнес пор фавор, синьора… Наташа несколько струхнула, когда увидела, едва пройдя несколько шагов по залу, довольно флибустьерского вида крепыша со смоляными густыми усами, коричнево-черной наружности, который держал над собой плакат, где по-русски было начертано ее, Наташи, имя. Едва она подошла, как он оскалился хищно и почти вырвал у нее из рук чемодан. Сумку инстинктивно Наташа не стала отдавать.
На ярко освещенной солнцем асфальтовой площади малый чуть не втолкнул ее в обшарпанного вида зеленый фольксваген, еще раз улыбнулся — и дал газу, и все с такой скоростью, будто за ними гнались. Наташа зачем-то оглянулась — быть может, надеялась еще раз увидеть Солвейг, и со стороны аэровокзал показался ей совсем симферопольским. Ну, если бы не пальмы и не огромный герб на фасаде: хищный коричневый орел душит голубую змею. Змею было жалко.
Пока ехали от аэропорта, Наташа видела обок дороги много недостроенных кирпичных домов, как в Подмосковье, но было одно отличье: в домах, по-видимому, уже жили. И на каждом доме красовалась большая телевизионная антенна-тарелка. Тарелки были даже на бедных сараях, возле которых сушилось на веревках цветастое белье. Когда притормозили у поворота, Наташа успела разглядеть очень нище, чуть не в лохмотья, одетую девушку-индианку, которая увлеченно говорила по мобильному телефону. Наташа знала, что в Мексике плохо с водой, поэтому ее удивило обилие луж по обочинам. Удивило и то, что многие встречные одеты по-зимнему, в пальто или куртки. По-видимому, нынешняя температура воздуха — двадцать четыре по Цельсию — представлялась им весьма низкой.
В повышенном темпе проходило и ее обустройство в гостинице. Называлась она Hotel Roosevelt, и здесь ее тоже уже ждали. Бой перехватил чемодан у шофера, метрдотель приветливо помахал рукой. Наташа была засунута в лифт, потом проведена пустым коридором, дверь распахнулась, фавор, синьора, она осталась одна.
Номер был несколько странным: он состоял из треугольников и округлостей, и в русском понимании в нем не было прямых углов. Было круглым зеркало, были округлыми светильники в форме раковин. Журчал кондиционер. Жалюзи были опущены, и было полутемно. На кровати, застеленной белоснежным покрывалом, лежали одинокая карамелька и сухой цветок. Наташа присела на краешек, потому что голова у нее кружилась: наверное, началась акклиматизация, решила Наташа. Теперь она чувствовала одиночество и опустошенность. И в растерянности думала: и что — куда теперь?
Глава 17. НЕУЖЕЛИ МЕКСИКА
В это было решительно невозможно поверить. Наташа только что сидела вот точно так на краю своей супружеской кровати в московском спальном районе Митино — на дорожку. Потом полковник подхватил ее чемодан, погрузил багаж и жену в машину и отвез драгоценный, как он успел ее заверить, груз в Шереметьево-2. Он дождался, пока она миновала таможню, помахал рукой и послал воздушный поцелуй. И у Наташи возникло, вспомнила она сейчас, нехорошее чувство, будто супруг рад ее отбытию, уж больно он подлизывался к ней по дороге… И вот теперь она — в Мексике? Сомнительность ее местопребывания усугублялась тем, что за окнами стояло то же самое утро, что было совсем недавно в Москве.
Что она знала об этой стране? Конквистадоры, сомбреро, индейцы в перьях, коррида, «Симона, ты не можешь так поступить», мачо с длинными черными хвостами на затылках и с пистолетами, «молись, тебе осталось времени выпить последний глоток текилы», песо, много-много голубей на площадях перед готическими соборами, знойные звуки гитары, верховный жрец Кетцалькоатль и пирамиды майя, «Луис, оставь меня, я еду рожать к маме», басанова, три сотни сортов колючих кактусов, Рио-Гранде… Наташа вышла на балкон, чтобы поближе рассмотреть новую страну пребывания.
Окна ее номера выходили не на улицу, а во двор отеля. Сейчас двор пересекала немолодая женщина в бумазейном халате и тряпочных тапочках на босо ногу. В руке она несла красный пустой пластмассовый таз. Не была б женщина такой смуглой, с черными, лоснящимися под солнцем гладкими волосами, вполне могла бы сойти за подмосковную поселянку, только что прищепившую постиранное белье на веревке.
Сбоку грудились какие-то домики с трубами каких-то коммуникаций наружу. В прогалах были видны другие, такие же. Слева Наташа обнаружила странную сцену: на открытой заасфальтированной площадке прилежно репетировали танцевальные движения с десяток трогательных девчушек в белоснежных пачках — молодые веточки, юные побеги. Руководила репетицией стройная дама в черном трико. Все происходило беззвучно, а, может быть, музыка была не слышна Наташе, тонула в звуках улицы, которые проникали и сюда. Девочки были того же возраста, что и ее младшенькая… Наташа вздохнула и ушла с балкона, опустила жалюзи и опять задумалась — как ей поступить.
Она развернула конфетку и сунула в рот. И решила, что не ляжет отдыхать, как собиралась. Все надо сделать немедленно, и нечего откладывать: Наташа боялась промедлить и потерять решимость. Она положила липкую карамельку на тумбочку, сбросила одежду, оглядела себя в овальном зеркале. С удивлением увидела, что у нее как будто приподнялась грудь. Она с удовольствием пощупала ее — грудь была твердой и как будто подросла. Потом долго стояла под душем, с удовольствием использовав здешний шампунь в маленьких пакетиках, а потом — целых три гостиничных белых махровых полотенца. Переоделась, накрасилась, так сказать, льготно, умерено, по дневному, как будто шла к себе в институт, — ей казалось неправильным наводить слишком явный марафет, чтобы, не дай Бог, Валерка не увидел, сколь торжественна для нее эта встреча. Проверила — на месте ли записная книжка и деньги, спустилась в холл. Портье приветливо помахал ей рукой, будто они были давно знакомы. Он улыбался самым энергичным способом, шевеля своими черными мексиканскими усами.
— Буэнос динас, синьора, — сказал он.
— Хай, — сказала Наташа, как заправская американка — она ведь не знала, как его поприветствовать по-испански… — Ай нид а такси, приз. Энд ченд долларс, плиз, сэр.
— Момент, синьора, — откликнулся портье и выставил смуглые руки вперед растопыренными розовыми ладонями, будто успокаивал клиентку. И взялся за трубку телефона.
Разменяв сто долларов — за них она получила солидную пачку желтых и фиолетовых мексиканских бумажек, — курс был один доллар к десяти песо примерно, он значился на электронном табло рядом с электронными же часами — Наташа присела в кресло в холле, рассеянно полистала какой-то испанский журнал с репортажами о серфинге в Акапулько. Конечно, можно было бы попытаться позвонить Валерке по телефону — у них наверняка есть городская телефонная книга. Но нет, звонить она не будет. Она просто приедет. Возникнет, явится, предстанет. Так будет всего эффектнее… Наташе, конечно, было томительно и страшно, но сказывалось возбуждение от перелета, в душе была какая-то странная легкость и зыбкость, — быть может, после выпитой в самолете текилы. И, конечно, предвкушение необычайного.
— Такси вэит ю, синьора, — крикнул из-за стойки портье.
— Сенкс, сэр, — отозвалась Наташа, чувствуя себя знатной дамой. Иностранкой. И пошла по ковру, как по подиуму, к стеклянным дверям, и створки расступились перед ней.
Шофер уже держал заднюю дверь такого же зеленого фолксвагена, что привез ее из аэропорта, нараспашку. Может быть, и шофер тот же? Наташа вгляделась. Нет, другой, но что-то странное показалось Наташе в его лице: ах, вот что — этот, на удивление, был без усов. И отчего-то Наташе мельком подумала, что это недобрый знак. Прежде чем влезть в салон автомобиля на заднее сидение, Наташа показала ему раскрытую книжку с адресом. Шофер изучал адрес довольно долго, потом очень внимательно поглядел Наташе в лицо.
— Колониа Дакторис, си? — спросил он.
Наташа не поняла, но сказала си, синьор — на всякий случай.
