Демьян Кудрявцев
Близнецы
Роман Журнальный вариант.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Джордж Солей
“Два в одном”
Огайо воспитывает двух мальчиков-близнецов, близнецов-внуков и две пары близнецов-правнуков.
Частоту появления близнецов описывает так называемый “закон
Хеллина”: в среднем для человечества правило таково: одна пара близнецов на каждые 89 родов; на каждые 89 родов близнецов приходятся одни роды тройняшек; на 89 родов тройняшек – одни роды четырех младенцев и т.д.
Однако известно, что соотношение разнояйцевых близнецов в популяции варьируется в зависимости от расы. Это подтверждается огромным объемом статистических данных, хранящихся, как ни странно, в Гааге.
Среди белых близнецы составляют примерно 1% от числа рождаемых; среди черных и американских индейцев этот процент приближается к
1.7, в то время как среди азиатов соотношение намного меньшее -
0.5%. В то же время в Нигерии каждые 22-е роды заканчиваются рождением разнояйцевых близнецов.
Пятеро близнецов, рожденные в 1934 году в канадской глубинке в семье Дион, пока являются единственным случаем в медицинской истории, когда пять младенцев родились из одного яйца. Их рождение вызвало небывалый и длительный интерес со стороны прессы, публики и врачей, и после тщательных исследований было установлено следующее: первое деление яйцеклетки привело к появлению двух видимых половинок; одна из них разделилась снова, с тем чтобы произвести эмбрионы Аннет и Ивон; другая половинка – на будущую Сесиль и еще одну половину; и эта половина делится на две для Мари и Эмили.
До тех пор считалось, что процесс образования однояйцевых близнецов обязательно ведет к появлению четного количества детей, а нередко встречающиеся однояйцевые тройняшки – результат выкидыша, внутриутробной смерти. Впрочем, и в случае с “пятерней” подозрения остаются: на ранних сроках беременности миссис Дион жаловалась на боли, схожие с предродовыми, которые закончились с выпадением
“черного, яйцевидного объекта размером с утиное яйцо”.
В 1974 году Ассошиэйтед Пресс распространило новость, что, несмотря на ничтожно малую вероятность (1 шанс из 550 миллионов), в пяти семьях из шести, живших в одном блоке в Огайо, родились близнецы. В
1949 году семнадцать пар близнецов единовременно посещали одну и ту же приходскую школу в Бруклине (шесть пар мальчиков, пять пар девочек и шесть пар детей разного пола). При этом еще двадцать одна пара, из живших поблизости, готовилась пойти в эту школу в течение следующих шести лет. В этом случае можно представить себе отчаяние учителей, тем более что все дети в ту пору должны были носить одинаковую школьную форму. На этом фоне меркнет история о трех однояйцевых близнецах Энтони, Бернарде и Чарльзе Хэррисе из Индианы, каждый из которых практически не различал двух оставшихся, относился к ним, как к собственным теням.
Кстати, такое подчеркнутое небрежение, невнимание друг к другу, является скорее исключением, нежели правилом среди близнецов. Однако жизнь в окружении живых зеркал иногда приводит к сложным психологическим сдвигам, которые детям трудно артикулировать иначе, чем хрестоматийным “сторож ли я брату своему?”. Так в 1950 году четырнадцатилетняя Алиса Ричард из Калифорнии застрелила свою двойняшку Салли из крупнокалиберного ружья, а две недели спустя в том же городке четырехлетний Джимми Престон столкнул своего брата
Кеннета в ирригационный канал. Спустя два года Тим Никлсон убил своего близнеца случайно, отбирая ружье, из которого братец Джонни сам хотел укокошить Тима, город Ньюберри, штат Техас. Нравы изменились, и теперь на месте братоубийства не растут империи и не строятся новые города. ‹…›
Глава 1
Старик откашлялся, весь трясясь. На толстых, в складочку, как у куклы, и немеющих от пожатий, но все так же жаждущих их руках осталась капельками мокрота, а он сегодня забыл платок. Ладони пришлось запихнуть в карманы и там мусолить подкладку брючин, в мелком крошеве от печенья, с прохладной дырочкой возле шва. Зал уже набивался с верхом, людская каша пыхтела в дверь, а Старик все медлил, смотрел в окошко, ему никогда не нужны часы, хотя он и носит
– обычной стали, на ремешке, плотно сидящем вокруг запястья, мэр, покойничек, подарил. Еще пятнадцать минут.
Он не слышал толком, как в это время Розенблат носился по залу с хрипом: “Ну что там, что там?” Никто не знал. Шарет давно обещался быть с последним, правленым вариантом, но время тикало, зал дрожал, ну кто посылал приглашенья лишним, уже по улице всей толпа, сходи, скажи караулу – срочно, если увидят Шарета, чтоб пропускали его быстрее, пусть разгоняют с дороги всех. Я сказал тебе: пусть разгонят.
Шарет, похудевший на два кило, с поджелудочной и невралгией слева, стоял на улице, истерил. Всем раздал по машине, охране выделил грузовик, и теперь – обхохочешься, кто бы слышал, – я стою на улице, текст в руках, и никуда не могу уехать! Очень жарко сегодня, вот что. Или это кажется. Парень, стой! Довези меня до музея, парень. Не надо слушать его по радио, сейчас увидишь его живым. Тут закрыто, давай объедем, только не злись на меня, давай.
Еще вчера выверяли буквы. Помню, выкинули ООН. Я предлагал начинать параграфы прямо с “ибо” – Старик не принял, звучит слабей. Ладно.
Сколько еще осталось? Без одиннадцати минут?
Он явился где-то без трех четыре. Три-четыре – прошел по залу, девять-десять – присел в углу. Бумагу он передал соседу, ее, как тлеющий уголек, все члены Совета в ряд перекинули до – во главе -
Давида, который, стиснув ее в руке, правой нащупывал, где дешевый каштановый молоток, и ровно в четыре часа с размаху грохнул им посреди стола.
Все встали. Старик затянул “Надежду”, без семи минут официальный гимн.
Через час на свет появился Лева.
А я – пятнадцать минут спустя, когда Бен-Гурион, не снижая темпа, уже дочитывал полный текст
