Не помогло.
В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.
Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему- то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там — диссонансов? дисплеев? да какая разница… — найти не мог.
На корме стоял Биркель.
— Где эти твои… клиенты? — как бы между прочим спросил Люлик у брата.
Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:
— В трех кабельтовых отсюда.
Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.
— Ну что же, — ухмыльнулся он, — тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.
С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого «Ботаник» побежал значительно резвее.
— Это была наша единственная шлюпка… — убитым голосом констатировал Биркель.
— Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, — отмахнулся старший брат.
— Там груз лежал… — продолжил младший.
— Много?
— Нет. — Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. — Но это были бриллианты.
— Ну это ерунда, не переживай. — Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: — ЧТО?
— Бриллианты, десять штук, с перепелиное…
Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.
— А где штурвал? — Люлик в третий раз осмотрел рубку.
Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.
Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:
— Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.
Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:
— Нямня Назуковна, будьте моей.
Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.
— У вас часы бегут, — пожаловалась Лысюка.
— Где? — удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.
— Это что у вас?
Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:
— Это у меня грудь.
— А на груди?..
— Бюстгальтер…
— А на бюстгальтере?
— На бюстгальтере инициалы… — вспыхнула Нямня.
И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.
— Почему Ха и Бэ? — не понял Люлик.
— Потому что Хрюндигильда Брудерсдоттер, неужели нельзя догадаться?
— Лысюка не на шутку рассердилась.
— Так вас же зовут…
— Какая разница, как меня зовут? — Закинув ногу на ногу, Нямня Назуковна оглядела себя, решительным движением поправила бюстгальтер и одернула платье. — Он мне все равно больше идет.
Люлик потряс головой, избавляясь от наваждения, и поставил вопрос корректнее:
— А что вы в ручках держите?
— Ах, это! — Девица ласково погладила тёшшу. — Это кувалда.
— Железная? — уточнил капитан.
— Не вся, — посчитала нужным объяснить Лысюка. — Рукоятка деревянная.
— Так какого черта ты рядом с компасом делаешь? — На компасе от децибел лопнуло стекло.
Лысюку как ветром сдуло.
Оставшись один, Касимсот мог совершенно спокойно предаваться панике.
Компас испорчен, звезд не видно, управление отсутствует, бриллианты потеряны… и самое поганое — Лысюка хочет замуж за Мумукина.
— Надеюсь, что ему сейчас плохо, — сказал Люлик и успокоился. По крайней мере на пароходе шторм пережить гораздо легче, чем на шлюпке.
— Лю-улик!.. Ау-у! — орал охрипший уже Тургений. — Помоги-ите!..
Шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Умиротворяюще шелестели волны, орали чайки, Люлик, разумеется, слышать Мумукина не мог, да и вряд ли хотел, ибо пароход «Ботаник» и сам в данный момент не мог определиться со своим положением в пространстве.
Бурю, кстати, Мумукин с Трефаилом перенесли на удивление легко — забились в кубрик, накрылись одеялами и пили обнаруженную под лавкой угольную настойку «Самый Гон». Едва друзья напились до той степени, когда качает лежа, головокружение в голове вошло в резонанс с колебаниями волн — и качка перестала чувствоваться. Убаюканные воем ветра, отважные мореплаватели заснули в обнимку под лавкой и проснулись только утром.
Рекогносцировка, произведенная совместными усилиями, результатов не дала: Трефаил умел ориентироваться только по угольной пыли на деревьях, по дорожным указателям и по «скажите, пожалуйста, где здесь ближайшая пивная?», а Тургений вообще страдал редкой формой топографического кретинизма, при которой не мог сориентироваться даже в своих карманах.
— Может, в кубрике карта есть? И компас? — предположил Мумукин.
Трефаил идею поисков карты и компаса одобрил и поручил исполнение Тургению. Мумукин в особо изощренной форме перетряхнул шлюпку от носа до кормы, порывался даже отодрать от днища пару досок — вдруг второе дно обнаружится? — однако Трефаил отговорил его от этой перспективной мысли. В результате обыска Тургений нашел мешочек с бриллиантами и значок «Передовик производства». Значок отправился за борт, бриллианты отобрал Трефаил, и можно было со всей ответственностью сказать: дело плохо.
Тогда Тургений встал на носу шлюпки и начал звать помощь. Около получаса Трефаил терпел его вопли, потом ушел в кубрик, заперся и заткнул уши, а Мумукин все продолжал взывать, но никто его не слышал.
Даже Лысюка.
— Лю-улик, — рыдал в голос Мумукин.
— Дяденька, вы чего кричите?
— Мальчик, уйди, не мешай, — огрызнулся Тургений и продолжил: — Лю-ули-ик…
Спустя мгновение до него дошло, что голос и в самом деле принадлежит ребенку, и Мумукин огляделся. То, что он увидел в следующее мгновение, привело отважного морехода в состояние священного трепета.
Мальчик действительно имел место быть, но вот размеры оного никак не вписывались в систему ценностей Тургения.
— Еппонский бог… Трефаил, к нам гости, — позвал он друга, предававшегося меланхолии в кубрике.
