Кивнула.
– А он… еще ходит у вас?
– Да фактически нет.
– У нее тоже с этого начиналось… Памперсы?
– Да пока еще нет.
– Как же вы обходитесь?
– Да никак, пока что… придется купить.
– Берите английские.
– Хорошо.
Много батя застал: дореволюционные пеленки – и памперсы, двадцать первый век!
– Дальше очень быстро пойдет, – проговорила она.
– Что?
– Все. Дальше все очень быстро… начнет отказывать.
– Как?
– Увидите! Могу вас до аптеки довести.
А я еще волновался, что приехал зря!
– А вы… одна со всем справлялись?
– Да.
Зашли. Отоварились… Родным человеком оказалась! Купил две упаковки памперсов, громко шуршащих… Этот Попов везде найдет что урвать!
– До автобуса еще долго… могу вас по монастырю провести. Когда-то я там экскурсоводом работала.
Длинная многоарочная звонница. Могучий храм.
– А это что?
– Это театр у нас под открытым небом… Николай Альбертыч тут
“Годунова” ставил… Вообще, постановки под открытым небом удаются ему…
Река уже гасла. Тянуло прохладой.
– Его даже пригласили в Казань, на праздник тысячелетия… помогаю сценарий писать ему.
– Казань?! А я там родился! А батя – работал там! Сорта свои вывел.
На какой-то там доске высечен, говорят…
– Я Николаю Альбертычу скажу. Нам нужны персонажи… А то он предложил им Ивана Грозного, а они говорят: “Нет”.
– Батя вполне Ивана Грозного заменит… он Татарию от голода спас!
Было бы здорово его привезти!
Памперсы громко шуршали. Убрать их некуда было. Но не в этом беда.
Один мужик, скажем, телевизор вез. Но не в этом дело! Главное, что билетов не было, ни на один автобус! Они тут уже полные шли – из
Пскова, Пушкинских Гор. Касса даже не открывалась. Наконец я вышел прямо к автобусу, деньги протянул. В результате я делил кресло с огромным омоновцем, тот наваливался на меня дикой тяжестью… Только памперсы и спасали – между нами догадался их воткнуть.
…В Питере, что удивительно, сияли огни, люди вовсю еще гуляли. После темного автобуса было странно… Видно, дню этому не суждено еще кончиться.
Подтвердилось. Промчась через город, на Финдляндском я пересел на
Комарово. Моя спешка мне что-то не нравилась. Снова за окнами шла тьма, озаряемая вспышками, поначалу беззвучными. И снова – немая вспышка на все небо за черным забором елей. Мы стояли на станции
Белоостров, когда послышался быстро нарастаюший шорох. У фонаря замелькали капли. Еще и промокну! Полный набор!.. Нет, еще не полный. Еще не знаю, что дома ждет. Не сомневаюсь, что оба члена моей семьи, освободившись от гнета моего, выступили по полной программе. Пожара пока не видать – так еще и далековато! Но пожар – примитив! Они на гораздо большее способны. Вот эта гигантская гроза
– не их ли работа?
В быстро бегущих извилистых струйках на стекле разыгрались цветные огни ресторана “Шаляпин”. Репино. Следующее – Комарово. Выходить.
Дождь слышен даже в грохоте колес. Ярость, с какой он колотит по крыше, теперь достанется мне. Промокну мгновенно. А вот и гром.
Явлюсь, как мокрая курица! А должен – как громовержец: сухой, заряженный электричеством! Стоя в тамбуре, растерзал упаковку, один памперс надел как водонепроницаемый шлем, второй – как спасательную жилетку, и лишь третий – по обычному, всунув ноги в эти ослепительные, шуршащие, влагонепроницаемые трусы. В таком наряде выскочил на перрон под струи. Народ, спрятав лица, бежал, поэтому наряд мой не произвел впечатления. Жаль, что я не так на премьеру явился – был бы гораздо внимательней встречен. Промчался сквозь ливень – только ноги промокли, а так сухой! Памперсы прошли испытания, блестяще их выдержав! Но… что-то все большая тревога охватывала меня по мере приближения. Все окна дачи сияли – и наши, и соседские, хотя уже второй час ночи был. Это или какой-то большой непредвиденный праздник, или – наоборот… Это скорее. Несмотря на дождь, в ярком свете отцовской веранды толпился народ: вот где, оказывается, настоящий спектакль – а я зачем-то куда-то ездил!
– Скорей, Валера! Она его сейчас убьет! – крикнул кто-то.
Я взбежал на веранду. Распахнул дверь. Стол был опрокинут навстречу мне. Слежавшиеся отцовские рукописи разлетелись широко. Почему-то они были перемешаны с разбежавшейся обувью. Не знал даже, что у нас столько ее. Из каких запасников? Впрочем, это не главный вопрос.
Отец лежал на спине между опрокинутым столом и кроватью со сползшею простыней и, когда моя тень упала на него, вдруг отчаянно засучил ногами и руками, отбиваясь. Что тут произошло? Нонна спокойно сидела в комнате, глядя прямо перед собой.
– Что здесь?
– Где? – холодно осведомилась она.
Я кивнул на веранду.
– Не знаю. – Она пожала плечом. – Зачем-то опрокинул стол.
– Зачем ты опрокинул стол? – Я навис над отцом.
– Она замахивалася на меня, всякой обувью. А я ногами махал, оборонялси.
– Ясно! – Я пошел в комнату. – Уходи!
– Куда? – злобно сказала Нонна.
– Куда хочешь.
– Я никуда не хочу.
– Тогда вали на улицу! – сильно пихнул ее, и она тоже упала. Два тела на руках!
Кряхтя, поднял отца под мышки. Подержал – и некуда передвинуть его в этом хаосе. Обратно положил. Сперва Нонна.
– Уходи.
– Дождь!
– Нормально!
– Да? А ты знаешь, что он тут вытворял?!
– Главное, что ты тут вытворяла!
– Да? А он слушался меня? Только ты уехал, он сразу встал и куда-то пошел. Меня отшвырнул. И с лестницы грохнулся. Все сбежались. Он лежит в крови! “Это ты, Нонна, его спихнула?” Да мне его и на миллиметр не сдвинуть! “Скажи, отец!” – я его прошу. Молчит, только сопит. Все, на меня озираясь, как на убийцу, втащили его. Через пять минут снова грохот. Тумбочку с плитками своротил! Лежит на полу, улыбается. “Чайку, говорит, решил попить!” – “А меня ты не мог спросить?” – “А это не твое дело!” – говорит злобно… Это пока ты еще до станции, наверно, не дошел! А что потом – я уж не рассказываю!
Потом уже и люди озлобились – столько раз его поднимать! Решили столом его и креслами задвинуть – и вот результат! – заплакала, утирая слезы грязным кулачком.
– Листы собери, – произнес вдруг отец совершенно спокойно.
