листку в мелкую клетку, сказали: рисуйте что хотите! В сущности, каждый должен был нарисовать себя, чтобы учителям ориентироваться: кто сколько места в жизни займет. И помню, сколько я занял, стесняясь и всего боясь: одну клеточку!
Тупым серым карандашом, еле видным, нарисовал почему-то уточку, стараясь в клеточку ее поместить. “Смотрите, – самый скромный у нас!” – Мария Григорьевна мой листок показала, и ржали все! Таким путем, съедая меня, она с трудным классом контакт устанавливала. И тут приехал отец. Мы в Ленинграде жили уже, но он в Казань еще ездил, просо свое внедрял. Тихо спросил у бабушки: “Ну как у Валерия в школе дела?” Та вздохнула в ответ. И он подсел ко мне за стол. Где я, горемыка, кривые палочки выводил. Громко хлопнул по колену себя.
Проговорил любимую свою присказку: “Эх, товарищ Микитин – и ты, видно, горя немало видел!” Я самолюбиво отстранился. Но он огромной своей ладонью придвинул меня. И дальше помню – ясный морозный день.
Я, ликуя, сбегаю по мраморной школьной лестнице и – раскрываю отцу тетрадь. ЛЫЖИ ЛЫЖИ ЛЫЖИ. И – 5! Первый успех в моей жизни! Мы выходим с ним на мороз, снег сверкает, в ограде Преображенской церкви стволы трофейных шведских пушек торчат, сизые от инея.
– Молодец! – Батя смеется. – На лыжах пятерку догнал!
Умел сказать, да и сделать – мне только вспомнить да записать!
– …Где еда-то? – он весело произнес.
– Бяжу, бяжу! – крикнула с кухни Нонна.
4
…Агрономы тогда требовались срочно и в большом количестве. И на последнем курсе меня вызвали к директору института и спросили – не могу ли я поехать работать уже сейчас? Диплом мне обещали прислать на место, если я хорошо проявлю себя. И я с радостью согласился, поскольку у меня было уже много идей, которые страстно хотелось воплотить на практике. И я даже не спросил, куда ехать – земля есть везде, а другое меня не интересовало. Опять, как и в школе, я не доучился до конца. Но это постоянное “скорей” меня радовало, соответствовало моему темпераменту и нетерпению.
По приезде в Алма-Ату нас, как степных жителей, поразили прежде всего горы, поднимающиеся сразу за городом и покрытые снегом. Я остро почувствовал, что начинается совсем новая жизнь. В министерстве Казахстана выяснилось, что в самом городе нужен только один человек, но на юге Казахстана, в Чимкенте, формируется новая
Южно-Казахстанская область и там нужны агрономы. Мы тряхнули в кепке жребий. Выиграл не я. Жребий мне всегда доставался не лучший. Но это и сформировало меня. Лучшим он оказывался потом. И мы, уже только двое, купили билеты в Чимкент.
Выйдя из вокзала в Чимкенте, мы с удивлением увидели голую степь.
Стоял один-единственный дом азиатского типа, окруженный высоким глухим дувалом. Тут же мрачно стоял привязанный осел – и ничего больше. “Вот так приехали!” – горько засмеялся мой друг. Но приехавшие с нами пассажиры сказали, что нужно немного пройти вперед
– и будет город. Это вызвало у нас недоверие, поскольку до самого горизонта никакого города не было видно. Но мы все же пошли, и вскоре прямо у нас под ногами открылась глубокая красивая долина.
Между зелеными кронами виднелись железные крыши, покрашенные в самые разнообразные цвета. Мы обрадованно стали спускаться. Город оказался очень приятный. Дома все были одноэтажные, и в каждом дворе был сад.
Тротуары отделены от улицы бурными арыками и двумя рядами могучих деревьев, закрывающих пыльное небо, – они были гладкие, светло-серые и без коры, ранее таких я не видел. Все дома имели владельцев, и многие пускали к себе жильцов. Мы зашли с другом в понравившийся нам двор. Нас встретила полная седая женщина, как мы узнали, зубной врач. Фамилия ее была Колосенко, что нам, как агрономам, очень понравилось, о чем мы сразу же сказали ей, и она рассмеялась. Мужа у нее не было, была дочь, больная и прикованная к креслу, но очень веселая и образованная, и мы впоследствии подружились. Мы узнали, что в городе есть хороший парк с большой сценой, где часто гастролируют театры. Мы были прикреплены к столовой, но там, как и в магазинах, практически не было ничего. У нас в областном земельном управлении был заместитель заведующего Осипов, в задачу которого входила организация самоснабжения. Он ездил по окрестностям и покупал фрукты, овощи, рис, вино. И только лишь изредка – мясо. Что было удивительно для этих мест. Совсем рядом, под Ташкентом, наша семья спасалась от голода в двадцать втором году у одного из родственников матери. И в глазах у меня навсегда запечатлелась картина – как гнали баранов. Они шли как бы самостоятельно плотной пыльной массой несколько дней подряд. Иногда только вдоль этого бесконечного потока скакал всадник – и потом снова шли только бараны. То была настоящая бесконечность! Но баранов отобрали у хозяев и распродали по дешевке. Жители рассказывали, что еще совсем недавно можно было приобрести большого барана буквально за копейки.
И вот результат. Казахи, которые кормились всегда при баранах, остались ни с чем. Но, находясь в городе, где жили в основном госслужащие, мы плохо пока представляли масштабы бедствия. К нам подселились еще двое, присланные из нашего же института. Однажды в воскресенье один из них принес бутылку водки и предложил тут же выпить. Мне пить не хотелось. Я сказал, что не стоит и начинать, с одной-то бутылкой. Все начали смеяться. Я, обидевшись, схватил бутылку и выпил ее целиком. Ночевать мне пришлось в милиции, и я считаю, что тогда я выяснил свои отношения с пьянством раз и навсегда.
Наш начальник товарищ Арипов мне нравился. Этот пожилой человек всегда был целеустремлен и серьезен, и первое время я с удовольствием и даже жаром выполнял все его поручения. Особенно мне запомнилась одна поездка в дальний Сузакский район. Там только что было восстание против русских, и Арипов спросил меня, не боюсь ли я.
Я сказал, что нужно научить казахов возделывать землю, и тогда они не будут восставать. Арипов почему-то хмыкнул. Но ничего не сказал.
Я был наивен и горячо верил в успех науки, как многие тогда. С
Сузакским районом не было никакой оперативной связи, поэтому надо было как-то добираться туда. Предстояло составление плана области по заготовке кормов, однако не было никаких сведений оттуда о численности и состоянии сенокосилок в районе. Я ехал с присущим мне в те годы энтузиазмом. Поезд шел по главной магистрали, соединяющей
Россию и Среднюю Азию. Я знал, что дорогу эту строил мой отец, когда скрывался от ареста за связь с нашим сельским учителем и совместное с ним чтение запрещенной литературы. Это было еще до моего рождения!
А теперь я ехал по этой дороге. Может быть, как раз то место насыпи, где я проезжаю, строил он? Кстати, и в советское время он отличался упрямством и склонностью к отрицанию банальных истин, которые повторяли все. Отчасти упрямство это передалось и мне…
“Да уж!” – подумал я. Потянулся (была уже ночь, все мои спали), протер платком очки и стал читать дальше.
Упрямство и погубило его. В тридцатые годы, когда это было равносильно самоубийству, он громогласно повсюду заявлял, что Сталин
– не гений! Все пытались его унять: “Что ты такое говоришь, Иван
Андреич? Может, у тебя лихорадка?” Лихорадкой он заболел как раз тогда, когда строил эту дорогу, еще как беглый революционер. А теперь, в советское уже время, упрямо говорил везде, что Сталин – не гений! Это и погубило его. После очередного такого выступления он оказался в лагере под Камышиным, и дальше следы его теряются…
Теряются, да не совсем… Во всяком случае, когда отец ехал по насыпи, его батя был еще жив и не арестован. Но писем друг другу они не писали. И после отъезда отца не общались – каждый упрямо занимался своим.
Я сошел на маленькой станции, и передо мной широко раскинулась степь, дальше никакой дороги не
