– Эй! – Конь прямо на тротуаре, надо мной: бешеные глаза навыкате, из ноздрей пар. Сколько раз я возмущался ими, “бедным Евгением” себя чувствуя, на которого Медный всадник наезжает. Эти Медные задницы достали уже!
– Поедем, дядя? – нагло произнесла. Славная у них реклама: “или задавлю”.
– За десять минут за Лавру домчишь?
– Не фиг делать!
Лет шестнадцать – восемнадцать, наверно, ей – а уже бизнес собственный, под седлом. Лошадь, слегка дымящаяся, накрыта добротным
“чепраком”, по-нашему – одеялом. Ты вот прошляпил жизнь свою – а эти, может быть, все и возьмут.
– Прыгай! – выпростала ножку в кроссовке, освободила стремя.
Схватился за дугу седла, вознесся. Раскорячился, держась за седло, на широком теплом заду лошади.
– Геть! Геть! – амазонка звонко кричала. Я стыдливо молчал. Заняться ее воспитанием – потерять темп. Но – прямо наезжает на людей, те испуганно шарахаются. Мчит прямо по тротуару! А ты бы хотел – среди машин? И вообще, если бы не ехали с Бобом через Валдай, не видели бы там его амазонок – вряд ли и к этой бы сел. Но – с кем поведешься!
На шестьдесят третьем году приходится пересматривать свои этические и эстетические принципы – такая уж у нас динамичная жизнь. Ни думал ни гадал, что такой грязный бизнес буду поддерживать: лошадь подняла на скаку хвост, и сочные “конские яблоки” зашлепали. Уберу… потом?
– подумал вяло.
– Ну, куда? – обернулась она: взгляд почти такой же бешеный, как у коня.
Глянул: уже купола Лавры над нами!
– …В Бехтеревку мне!
– Так бы сразу и сказал… дядя!
Другой бы слез, наверное. Перешли на галоп.
Темные пошли места. Но зато – просторные. Гуляй-поле, вольная степь!
“Мы красные кава-леристы, и про нас…” Успели-таки!
– Тпр-р-р!
Успели. Только вот – к чему?
– Сколько я должен тебе? – уже из лужи к ней обернулся.
– А сколько совесть подскажет, – усмехнулась.
Совесть, оказывается, по-прежнему в цене!
Пошел через парк, почему-то медленно. Почти все уже “багровые сердца” слетели с веток, наделись на пики кустов. Образ этот подальше засунь – роман “из благородной жизни” вряд ли придется тебе писать.
Позвонил, вошел в тусклый коридор. Вот где твои герои. Бродят, как тени в аду. Твоя нынешняя “партия”.
– Вы мне звонили? – у фигуристой дежурной спросил.
– Попов? Вон ваша супруга.
– Где?
Похоже, я на скаку несколько идеализировал ее. Довольно холодно на меня глянула. Ясно. Когда скандал ее насчет “кражи” (и, видимо, связанных с этим надежд на покупку бутылки) не прошел, сразу же потеряла интерес к жизни, в том числе и ко мне. На фиг я ей, собственно, нужен, если ей самого главного не могу дать? В
“предательстве” моем сразу убедилась: видит, что я ничего не принес.
– Счас, – тоже довольно холодно ей сказал. Вспомнил свою безумную скачку. Не стоит этого она! Прошел в короткий “аппендикс”, где сидели доктора.
– Обычная алкогольная ломка, – даже не поворачиваясь, глядя в какую-то папку, Стас произнес.
– Но вы… что-то можете? – я пробормотал.
– Вот. Об этом мы и должны с вами поговорить! – с каким-то даже удовольствием произнес и даже от бумаг оторвался. – Дело в том, что сосуды, в том числе головные, довольно хрупкие у нее. Так что применение сильнодействующих средств – дело весьма серьезное. И – как бы вам помягче сказать… необратимое. То есть будет спокойная она… но несколько заторможенная.
– …Насовсем?
– А вы что-то другое предлагаете? Таких срывов, как сегодня у нее был, мы больше допускать не имеем права. Понимаете – она даже у нас… выделяется.
Это она может! Молодец! Она даже на многотысячном заводе выделялась.
– Но, – заговорил я, – есть слово такое… “душевнобольные”. Значит, душу надо врачевать. Словами, разговорами… общими приятными воспоминаниями… когда все было хорошо.
– У вас есть такие воспоминания? – почему-то удивленно спросил.
– Да… Мы очень хорошо жили, – ответил я.
Стас удивленно и даже обиженно взметнул бровь. Кто же ему, интересно, мешает жить хорошо?
– Ну что ж. Действуйте! Дерзайте! – Он резко встал.
Похоже, он разозлился, что я свою линию повел. Конечно, “острый психоз” надо как-то убрать… но тупая она мне не нужна. Это уже не она будет.
– Тогда вы попробуйте сегодня словесную свою терапию, – усмехнулся снисходительно. – И если ничего у вас не получится – будем колоть.
Я кивнул. Мы вместе вышли в коридор. Больные гуляли группками, дружески беседуя, как на Невском. Из комнаты отдыха доносился хохот, стук домино, треск бильярдных шаров, пальба по телевизору. Снова смех. Все живут нормально! Даже здесь. А она даже здесь умудрилась выделиться в дурную сторону!
– Здесь… пробовать? – спросил я у Стаса.
– А где же вы хотите? – усмехнулся он. – “Не здесь”, по-моему, вы уже пробовали?
– А нельзя выйти погулять?
Здесь она меня вряд ли расслышит. А кричать – это будет не то.
– Ну, я готов сделать для /вас/ исключение. Погуляйте – но только во дворе: час – до обеда. Понимаю, – по-мальчишески усмехнулся, – что не дать вам испробовать ваш талант было бы кощунством!
Издевается? Поглядим!
– Спасибо.
Разошлись.
– Ну ты, корова! – весело подошел к ней, застывшей в кресле. – Чего расселась? Гулять пошли!.. Где тут у тебя пальтишко, кроссовки?
Давай. Где?
– В шкафу… – проговорила безжизненно.
– Ну так давай… неси! – Надо как-то расшевелить эту куклу, заставить ее двигаться ради нее же!
Поднялась еле-еле. Медленно ушла в туманную даль коридора. За ней?
Ну не могу же я всегда переставлять ей руки и ноги, надо, чтобы она сама двигалась. Тогда, может, выберемся?.. О, обратно идет. Седые растрепанные патлы, мертвый взгляд. Нет, не выберемся! – понял с отчаянием. Вспомнил, как я верхом сюда! Кончай ты эти скачки.
Бодрость духа твоя не соответствует действительности.
– Что ты принесла?
– …Что?
– Чье это пальто? А сапоги – чьи?
Посмотрела с ненавистью:
– Ты пришел мучить меня?
– Спасать, идиотка!
Все удивленно оглядывались. Оказывается, в сумасшедшем доме – то есть в нервной клинике, пардон, пардон, – положено спокойней себя вести, без надрыва, во всяком случае. Все вокруг всё принимали как должное и даже удовольствие получали, гляжу: этот выиграл в домино, этот – в шашки. Так, наверное, и
