Я ей пальчик забинтованный показал, торчащий. Боюсь, неправильно меня поняла. Сделала неприличный жест – и в седло взметнулась, пришпорила лошадь – но тут же осадила. Из-под арки во двор, мягко, по навозной подстилке, знакомый джип въехал. Боб свинтил стекло, глядел на наездницу. Видно, напоминала “податливых валдаек” с хутора его.
Батя на Анжелку тоже благожелательно глядел, чуя, что перебоев с продуктом не будет тут.
– Между прочим, отличное топливо. – Отец бросил кругляк в снег с некоторым сожалением. – Кстати, экологически чистое! – усмехнувшись, добавил он. Вспомнил, видимо, мою историю про африканку, что жарила своему мальцу лепешки на верблюжьих какашках. Наше не хуже!
– Растаптывали в проулке, сушили, потом резали. Всю зиму печку топили, – поведал батя.
– Печку? – Боб даже вылез из тачки. – И тепло было?
– Жарко! – сверкнул взглядом отец.
Ну, надеюсь на их сотрудничество. А вот если я через полчаса в больнице не окажусь, будет действительно жарко! Я дернулся. Но батя
– слишком опытный лектор, слушателя никогда не выпустит, пока не внушит свое.
– Кстати, – произнес он задумчиво, – из-за кизяков и род наш такой!
Уже почти на бегу я тормознул возмущенно. Опять гнет свою теорию о влиянии условий на наследственность! Сколько спорили с ним, чуть не дрались – свое гнет упрямо.
– Как? – произнес терпеливо я. Насчет истории рода хотелось бы узнать. Как конкретно повлияли условия на нашу семью? Грыжа – это гены. А что еще?
Хотя в обрез времени, но это слишком важный вопрос.
– А?! – Хитрый батя, нагнетая обстановку, прикинулся глухим. Теперь еще надо уговаривать его. Не дождется! – Так из-за кизяков все! -
Долгая пауза. Я пошел? -…Дед твой, отец мой, носил кизяки в дом.
Отец его, прадед твой, такое устройство вешал ему через шею – ящик спереди, ящик сзади. Ну и надорвался он.
Как, кстати, и я. У меня даже раньше грыжа вылезла, чем у отца.
“Корень-то покрепче”! Год он насмехался, куражился – потом выскочила и у него. Так что грыжей мы навек обеспечены прадеду благодаря.
– Ну, работать он не смог больше. Начал книжки читать.
Аналогично.
– Потом писарем стал. Я видал записи его: каллиграфический почерк!
Отлично писал.
Я тоже стараюсь.
– Ну так с него все и пошли учиться и вот стали кем-то… – Он торжественно возложил руку мне на плечо. Мы постояли молча.
– Кизяки-то научишь делать? – с волнением произнес Боб. У него свой азарт: альтернативное топливо, международный фурор. Прихоть эксцентричного миллионера.
Но батю не так-то легко взять! Подержав еще свою руку на моем плече, он уронил ее и, полностью отключившись, пошел себе, даже не глянув на Боба. Да, родственница права: “Корень-то крепче будет!” В свою сторону его никто не согнет. Батя медленно удалялся под арку.
Спокойно и даже величественно. Передал эстафету поколений мне.
Продавил-таки свою навозную колею – через меня.
– Тебя надо куда? – Боб открыл дверцу. Надеется, что навоз прочно вошел в мою кровь. А куда денешься? Если он успеет меня домчать, готов дерьмо утаптывать всю мою жизнь.
– В больницу не подбросишь по-скорому? – произнес я. Он кивнул.
Всадница под гулкой аркой с гиканьем обогнала отца, но он никак не среагировал, не ускорил свой медленный ход: лошадей он не видал, что ли? Медленно, ссутулясь и раскорячась, он вышел на улицу, вдумчиво постоял, определяя, куда дует ветер. Строго против ветра всегда идет. Считает – одна из теорий его, – что в наветренной стороне меньше газов автомобильных. Личная его экология, которую он блюдет тщательно, поэтому так крепко и долго живет.
Наконец вправо свернул. И мы смогли вырулить.
– Да-а, крепкий батя у тебя!
Мы выехали на Невский.
– Куда конкретно надо? – Боб спросил.
– Да надо тут подскочить в Бехтеревку.
Боб кивнул. Придется мне за батю отвечать. Осуществлять, так сказать, преемственность поколений. Дед, правда, начинал с кизяков, а я, похоже, ими закончу! Замкну собой круг.
У одной из амазонок, скачущих перед нами, лошадь подняла хвост и насыпала “продукта”! С этим не будет проблем. Боб на меня радостно глянул. Все как у него на валдайском хуторе. Теперь у нас тут хутор.
Кстати, если бы не любимая жена, я мог бы еще соскочить с этого дела. Но так, по дороге в Бехтеревку, не рыпнешься уже. Позаботилось мое семейство обо мне.
– Да, крепкий у тебя батя! – растроганно Боб произнес. – Чем-то деда моего напомнил!
– Чем?! – воскликнул я. Наше фамильное сходство теперь поддерживать надо.
– Кизяки тоже делал! – вздохнул Боб.
– Так ты умеешь, наверное?
– Нет. Мне не передал.
В мою сторону поглядел. “Передача”, значит, может быть лишь через моего батю. Точнее, через меня. Таперича, благодаря бате и жене, я первый энтузиаст, умелец-говнодав. Спасибо. Приобщили к семейному ремеслу.
– Помню, – разнежился Боб, – чуть лето – сразу делает замес.
Добавляет мякину, труху.
Значит, знает рецепт? Но перебивать сладкие его воспоминания я не стал.
– А сам уже на какую ни есть красотку поглядывает. – Боб подмигнул.
– А красотка-то тут при чем? – Я даже вздрогнул.
– Ну как? – разлыбился Боб. – Утопчет, высушит. Штабелями их сложит… Кизяки, я имею в виду. Потом – продаст кизяки по хатам, деньги в шапку и идет.
– …К красотке?
– Ну а к старухе, что ли? – Боб захохотал.
Похоже, эту часть технологии он неплохо усвоил. Хоть сейчас в Париж!
Но производство, видно, на мне. Усложнились отношения нынче: навряд ли у нас так же весело, как у его деда, дело пойдет!
Мы ехали мимо старого кладбища.
– …А тут счас хоронят, интересно? – я спросил.
Пытался как-то отвлечь Боба, на более возвышенную тему беседу перевести, но он, похоже, это дело крепко застолбил. Занял экологическую нишу. Снова смысл жизни появился у него.
– Это ж теперь будет в мире “намбер ван”! – восклицал он восторженно, собираясь, видимо, на кизяках подняться, как наша семья, занять место в элите… Но насчет “всего мира” я бы не спешил: отнимут, как сучья отняли. Погодим! Я уже чувствовал, что тоже переживаю.
– Эх! – Боб резко тормознул. Чуть не проехали. Лишь мечтали о
“топливе будущего”, а домчались в момент, словно мы в будущем уже!
Я с тоской глядел на больницу: у меня тут красотка своя, кизяки я для нее теперь делаю. А куда деться?
– Подожди тут… минуток дцать! – уже уверенно, как соавтор, сказал
Бобу.
Надеюсь, быстро не остынет его азарт в этом грустном пейзаже? Мы ж еще многое с ним должны обсудить!
Я прошел по тусклому коридору, постоял перед засаленной занавеской, заменяющей дверь, отпахнул ее.
