связи с профессиональной деятельностью” – лучшая смерть.
Но ей ее “деятельность” дорого встанет – если зарежет меня. И тут о ней должен заботиться?
– Уйди! – дрожала она. – Очень тебя прошу! Не доводи до греха. Тебе там лучше. Иди!
Мне там замечательно. Но тянуть без конца эту “мыльную оперу” не намерен. Силы уже не те. И пальцев не напасусь. На мой грязный бинт не глянула даже! Тщетны усилия. Вытащил нож, протянул ей:
– Бей!
Отличная развязка. И “моральный вес” сохраню. Нож в тонкой ее ручонке заходил ходуном. И хочется вдарить – и что-то удерживает ее.
Надо было к маменьке ее отправить!.. Но поздно уже.
– Ой!.. А кто это? – она вдруг произнесла.
А мне и самому интересно. Вторая голова! Задвигалась в том окошке, как поплавок… О! Вот он-то все и устроит! Боб.
За то, что я предал его, – пуля положена мне. Вот и ладушки! И Нонна на свободе. Некстати возликовал. А может, воспеть все-таки кизяки?
Что мне стоит? Стал махать ему ручонкой: мол, погоди. Все же мой бред лучше, чем ее. Выбор есть.
– Так это ж Боб! – сказал я небрежно. – Что из больницы нас вез.
– Который убить тебя хочет? – еще сильней затряслась.
– Ну что ж… я, пожалуй, пойду.
Хоть стекла он не разобьет – целы на зиму будут. Останется обо мне такая хрупкая память. Даже курточку не надел. Минута осталась мне? И одеваться не стоит… Момент!
– Вен-чик! – донесся отчаянный крик. Поняла?! Да поздно!
Боевик, выходит, сложился. Новый для меня жанр. Перебежал двор.
Поднялся по лестнице. Предстал.
– Не понял! – развалившись в роскошном кресле, Боб произнес. – Ты как вообще ситуацию расцениваешь? Соскок?
Я молчал.
– …Брезгуешь, значит?
Ну разве чуть-чуть. Боб за барсеткой на столе потянулся.
– Я вообще-то не против, – уныло я произнес.
Анжелка, сонно глядя в стекло, губки подкрашивала, словно все происходящее не касалось ее. Какие-то квелые отношения у них. Зато у нас в семье отношения отличные!
– Не смей, Венчик! – раздался крик, и Нонна явилась. Мою высокую репутацию лишь она, выходит, хранит?
– Отвали ты! – Боб маленькой своей ладошкой взмахнул.
– …Я?! – проговорила она.
И не успели мы ахнуть, как ее маленький синенький кулачок в рыхлый нос Боба влепился. Кровь хлынула на его свитер. Это знакомо мне!
– Ты что? Новая вещь-то! – Боб забормотал. Забегал по комнате, голову закинув, пытаясь нащупать что-то… соль, например. Анжелка краситься продолжала. Нонна бегала повсюду за ним, выставив челюсть и кулачки, и еще бы влепила, если б голова не была закинута его. Еле скрутил ее, оттащил. С “новым русским” разобрались. Его кровью смыл свой позор. Их напор пресловутый против нашего бешенства – ноль.
– Извини! – я Бобу сказал. Он стоял, голову закинув, удерживая кровь. Для бегства лучший момент. Вытащил Нонну – сначала на лестницу, через двор – и домой.
– Ве-еч! Я правильно сделала? – поинтересовалась она.
– Правильно, правильно. Но, – перехватил ее руку, – свет лучше не зажигать!.. И давай ляжем-ка…
Чтоб площадь обстрела уменьшить.
– Я понимаю, Веч!
Полночи я думал, что это мы от страха дрожим. В половину четвертого усомнился в этом. К батарее подполз. Так точно! Побулькали – и отключили. Сейчас бы печь с кизяками! Размечтался. Нонна этому положила конец. Будем гордо дрожать! Впрочем… по-пластунски до кладовки дополз и, толкая перед собой электропечку, как щит, обратно вернулся. Включил. Дорого! Но как быть? Услышал, что батя за спиной тоже дырки в розетке вилкой нашаривает. Согревшись, уснули.
Глава 18
Проснулся – и сразу зажмурился: солнце свесило во двор грязную ногу.
Осенью не часто выпадает такой день. Заслужил?
Встал во весь рост. А как надо? В детективе не очень уверенно чувствовал себя. Не мой жанр. Может, и не примет он меня? – спасительная мыслишка.
В ванную пошел. Отец выставил на лазурном глянце новую серию удачных плевков. Но я знал уже, как с ними бороться: наиболее цепкие ногтем подковырнул. Нормально день начинается! Так бы и шел!
На забинтованный свой пальчик, впитавший грязь разных стран, кровь ног отца, смотрел. Кровь носа моего друга, к счастью, не впитал.
Доктор сказал – если оживет через месяц, значит, оживет. Моральный фактор членовредительства в борьбе с соблазном как-то поблек. Такие подвиги не нужны. Нужны пальцы. Как бедной родственнице отца Сергия.
Вот та действительно святая была: ни о какой святости не помышляла, а просто – мучилась вместе со своей семьей.
Так что кого тянет к святому членовредительству – тому советую сначала Льва Толстого внимательно прочитать.
Дверь в ванную распахнулась. Нонна. Помню, ветхую ее рубашку из-под подушки брал, целовал. А теперь она сама стоит в этой рубашке!
– Ой! Ты уже здесь, Веч!
Я уже здесь! Стою, об-нов-лен-ный!
– А помнишь, Нонна, поэт-песенник Резник, ныне миллионер, стихи тебе написал: “Нонна, Нонна – ты мадонна!”
– Помню! – кивнула она.
Завтрак вместе готовили. “Все было приносим-о и съедаем-о” – любимая наша фраза из “Старосветских помещиков”.
– А помнишь, Веч, – она на меня вдруг лукаво глянула, – у нас на лестнице была надпись: “Я тебе разрешаю все”?
– Ну… когда это было! – отвечал я. – До ремонта. Лет двадцать назад! Да и не я это писал.
– Точ-чно? – смотрит на меня она.
– Точ-чно! – отвечаю я. Чую легкое беспокойство. – Но теперь, я надеюсь, будешь прилежно себя вести? Годы все же.
– Нь-ня! – весело отвечает она.
О такой и мечтал?
– Ну все. – Она оглядывает стол, сдувает прилипшие волосы со лба. -
Зови!
– А давай – лучше ты позови! Как раньше!
Об этом, можно сказать, мечтал долгими осенними вечерами.
– Да не услышит он!
– Это – услышит.
– Точно! – смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: -
Идити-и! Все гэ!
