Молох (сборник)

1

С одной стороны, мы уже знаем о функциональной структуре нашего мозга очень много, но с другой — очень мало. Действительно, достаточно знаний имеет тот, кто, разобрав компьютер, опираясь на знание теории информации и информационной инженерии, сможет такой же или функционально похожий компьютер построить или по крайней мере сконструировать модель, способную функционировать. Зато не может быть и нет речи о том, чтобы группа сильнейших нейроэкспертов смогла научить неких конструкторов создавать модель мозга, например, таким образом: одна подгруппа сконструирует из проводниковых элементов ствол мозга, другая — гипоталамус (hypothalamus), следующая — thalamus (таламус), затем — лимфатическую систему, пока в конце две параллельные группы построят два способных к коммуникации (через pseudo-corpus callosum, большую спайку) на уровне высших агрегатов полушария мозга, с их многослойным серым веществом (старой и новой корой, paleo— et neocortex), а также огромной массой коротких и длинных межнейронных соединений.

Естественно, если бы такой невыполнимый сегодня проект удалось реализовать, неизбежно возникла бы необходимость подключения к этой модели тела, поскольку без постоянного притока и оттока импульсов — к мозгу от телесного sensorium, а также от тела к мозгу — мы получили бы калеку. Но сегодня это утопия: с такой точки зрения о мозге мы знаем немного. Недостаточно того, что благодаря множеству усилий мы узнали его основные функции, локализованные на разных «этажах». Это, впрочем, является результатом сборного труда эволюции, которая может приспосабливать и подгонять в данном филогенетическом течении наполовину возникающие структуры к наполовину оставшимся от минувших эпох. Однако этого знания для информационной инженерии вторжения «цереброматиков» все еще недостаточно. Локальный разброс на разных «этажах» головного мозга представляет, не только с моей точки зрения, результат той типично эволюционной работы, проделанной за миллионы лет, которая движется сначала мелкими шагами, а когда разгонится в экспоненциальном броске антропогенеза, увенчанного сознанием, то головной мозг, а скорее его различные нижние слои создают многоконфликтную систему, поддерживаемую в сложном балансе, эквивалентную такой (данной ей межцентральными антагонизмами) неустойчивости, что никакой другой вид, кроме человека, не подвергается патологическим отклонениям работы нервной системы в такой степени!

Итак, напрашивалось бы по этому поводу внедрение уравновешенных вмешательств, но даже если мы оставим возражения этического порядка, риск ожидаемых результатов должен оказаться огромным. Мы имеем большое количество взаимно противоречивых гипотез о том, как действует мозг, что такое сознание, чему служит сон, почему естественная селекция на разумность, как нам кажется, так слабо действует. (Один великий польский артист говорил, что интеллектуально крестьянин находится ближе к корове, чем к нему. Это злое преувеличение, но проблема разброса распределения интеллекта остается, как и все проблемы, с которыми сталкиваются психиатры, психологи и неврологи; и это профессиональное разделение ТАКЖЕ ОТРАЖАЕТ наше неведение в вопросах мозга.)

2

Я знаю, что говорю то, что каждый специалист, начиная от сельского врача, посчитает азбукой из начальной школы, но стоит осознать, чего может добиться гениальный бушмен, когда возьмется ИЛИ за ремонт поврежденного автомобиля, ИЛИ за «совершенствование» абсолютно исправного. Как я отмечал, этическими аспектами дилеммы я заниматься не хочу, оставим это для юристов. Речь идет о том, чтобы ответить на несколько простых вопросов, которые перечислю ниже:

1. Для ЧЕГО мы должны надрезать мозг (ведь должны возникнуть «Schnittstellen»[79] и вдобавок «unsaubere», «нечистые»), при этом я надеюсь, что вместо скальпеля и электрода не будет применен кухонный скребок для картошки?

2. КАК и ГДЕ мы должны осуществить это вторжение в сферу живого мозга? О том, КТО уполномочит к этому операторов, я не спрашиваю, никакие вопросы на рассмотрение не выношу; лоботомию практиковали уже давно, не менее жестоким было и есть выполнение эпилептикам (джексоновским, но не только) каллотомии, то есть рассечение большой спайки (Corpus callosum), объединяющей оба полушария.

3. НА ЧТО мы можем надеяться (какую надежду мы сумеем питать) при возможном подключении неизвестно КАК сконструированных сhips к мозгу?

4. Может ли возникать нечто наподобие ИСПРАВЛЕНИЯ, то есть замены «машиной» нарушенных функций (синдромов) в случае опухолей, ран, увечий, недомоганий, наследственных болезней Уилсона или Дауна, кретинизма и т. д.?

5. Кажется ли возможным восстановление нейронной проводимости в области спинного мозга (post quadriplegiam,[80] предположим)?

6. Возможно ли — хотя ЗДЕСЬ это уже не относится к делу — было бы какое-нибудь формирование РЕГЕНЕРАЦИОННОЙ потенции? (Я думаю, скажу сразу, что если ДА, то или путем генных технологий, или — в отношении рожденного организма и даже зрелого — путем биохимического вмешательства.)

7. Может ли нанотехнология принимать ЗДЕСЬ участие СО СТОРОНЫ «машины»? (Хирургия мозга УЖЕ имеет нечто подобное в виде «роботов».)

8. Подытоживая, ЧЕГО МЫ В РАМКАХ ТЕМЫ СИМПОЗИУМА ВООБЩЕ ХОТИМ? (Только бы не оказаться в колее, углубленной доктором Менгеле.)

3

Поскольку отступление МОЖЕТ быть в такой запутанной теме допустимым, я считаю утверждение Гёделя (о неполноте больших формальных систем) космической постоянной, примерно такой, как заряд электрона. Поэтому всякие «богатые» передачи информации — языковые — опираются на «туманную семантическую логику» (то есть ни один язык не может быть формализован бесконтекстно так четко, как любой язык программирования компьютеров). Эта fuzzy logic[81] вызывает возникновение fuzzy sets[82] значений, обусловленных контекстно и конситуативно, а также конотационно запутанных. (Подробней об этом в книге: Nalimow W. Probabilistyczny model jezyka. — PWN, Warszawa, 1976.)

В самом начале своего становления язык, как я допускаю, вырабатывая семантический синтаксис многослойного диапазона значений, являлся «локомотивом» развития мозга, который в процессе эволюции дошел до уровня мозга больших антропоидов (доказательство этому могло бы возникнуть благодаря поколению (n-му) компьютеров, способных уже моделировать эволюционное развитие вида, в котором доходит до ОНТОГЕНЕТИЧЕСКИ сформированных функциональных нейронных носителей языка). Дело в том, что этнический язык — это только «поверхностный» передатчик многообразной (в смысловом плане) информации, поскольку под его «поверхностность» подпадают направления «внутреннего языка» (мысли в молчании), еще «осознаваемого», а «глубже» происходят процессы уже внесознательные, но также служащие языку, как, например, группы вербальной готовности, мотивационные группы, группы телеологии, то есть придание речи определенного смысла, и т. п.

Одним словом, язык, который мы используем, это лишь верхушка айсберга служащих ему процессов, и поскольку он возникал последовательно благодаря таким изменениям, которые дальнейшие шаги УСЛОЖНЯЛИ или делали их возможными в эмбриональной жизни, в процессе роста и дозревания, то этой