готовым на новые подвиги.
Однако, сосредоточившись для перехода к более высоким степеням самадхи, открывающим сущность пустоты и небытия, йог ощутил непонятное противодействие. Посторонняя тёмная сила вторглась в его видения, разрушая сверкающую, воздвигнутую в абсолютной пустоте конструкцию.
Раздосадованный помехой, бродячий монах поднял голову и, прозрев для окружающего мира низших иллюзий, заметил темнолицего гонца с зияющей раной в груди, который окончательно умер семь дней назад у ног верховного ламы. Вне всяких сомнений, Норбу видел перед собой того самого бегуна, который успел вручить запачканное кровью послание трипона, советовавшего задержать до подхода солдат обоих белых пришельцев, не чиня при этом помех королевским гостям.
Оживший лунг-гом-па медленно, но неуклонно приближался к лагерю. Он как бы плыл над серебристой, колеблемой ветром травой. Казалось, его наводила на людское жильё некая сила, подобно тому как наводится на самолёт ракета, улавливая тепло работающих двигателей.
Преподобный Норбу о ракетах и самолётах, понятно, не знал почти ничего, но зато превосходно разбирался в других вещах. Он сразу понял, что стал свидетелем ролланга — воскрешения трупа — и требуется немедленное вмешательство, пока могильный жилец не наделал вреда.
От зоркого йога не укрылись ни слепые остекленевшие глаза трупа, ни ужас белой леди, которая словно окаменела в бесплодной попытке прикрыться жалкой полосочкой красного шелка.
Томазо Валенти, отдыхавшего после лечебной процедуры, провидение избавило от леденящего кровь зрелища, но именно он должен был стать первой жертвой злобного выходца, неумолимо надвигавшегося на чёрный банак.
Мускулистое, безупречно развитое тело йога молниеносно распрямилось и, как отпущенная пружина, подскочило над землёй.
В два прыжка Норбу оказался между палаткой и одержимым, обежал его кругом и дунул прямо в неживое лицо, крикнув при этом:
— Хри!
Мёртвый пошёл волнистой дрожью, как отражение на воде, и, расслоившись полосками, растаял без следа.
Норбу был поражён в самое сердце.
«Если это ролланг, — думал он, — то куда мог деваться труп? Если кармическое видение, то почему оно разрушилось от простейшего заклинания?»
Кто мог ему ответить?
Джой лежала в глубоком обмороке, а профессор Валенти даже не подозревал о беспримерном поединке между светом и тьмой, который свершился в каких-нибудь двух шагах от его изголовья.
Делая выписки из «Вишну-пураны», имевшей непосредственное отношение к цели его путешествия, он как раз остановился на пророчестве:
«Живущие в месте Калапа, исполненные великой йогической мощи, в конце калиюги восстановят…»
Что именно восстановят в конце калиюги, то есть нынешнего и самого тёмного периода в истории человечества, он так и не записал.
Душераздирающий вопль очнувшейся Джой едва не сбросил учёного с раскладушки.
Кое-как успокоив рыдающую женщину, он заставил её сделать добрый глоток бренди.
— Ты пережарилась на солнце, милочка, — с полной уверенностью объяснил Валенти, когда Джой оказалась способной хоть что-то воспринимать.
— Вот тебе и привиделась всякая чертовщина.
— Ничего мне не привиделось! — продолжала она стоять на своём. — Можешь спросить у него, — указала дрожащей рукой на отважного спасителя.
Сидя в позе лотоса, Норбу лениво перебирал коралловые чётки.
— Кармическое видение, — по-тибетски прокомментировал йог, остановившись пока на наиболее вероятной версии.
— Вот видишь, — обрадовался Валенти. — Всего-навсего кармическое видение! А я тебе что сказал? Ты нажгла головку, и тебе примерещилось… Говоришь, он растаял в воздухе, этот кадавр? Значит, его и не было вовсе.
— Но ведь и он видел! — все ещё стуча зубами, ожесточённо защищалась Джой. — И ему померещилось?
— Массовая галлюцинация, — с небрежностью авторитета отмахнулся профессор. — Такое случается на Востоке. Я читал.
— Ах, ты читал! Он читал, видите ли! А я, к твоему сведению, видела собственными глазами, — она отёрла кулачком вновь выкатившуюся злую слезу.
— С тобой сейчас трудно говорить, кошечка, — страдая, вынужден был временно отступить Томазо Валенти. — Успокойся, приди в себя, и мы продолжим нашу маленькую дискуссию, — он даже отмерил пальцами крохотный промежуток. — Уверен, что здравый смысл восторжествует.
— Дурак! — впервые назвала так мужа молодая синьора.
— Ты перепугана и поэтому не в себе! — непроизвольно повысил голос Валенти и помрачнел, замыкаясь.
— А я разве спорю? Но ведь ты даже не желаешь понять по-че-му, — яростно сдув со лба упавшую прядь, произнесла она по складам. — По-че-му именно я испугалась!
— Ну, почему, почему?
— Да потому, что я все время думала об этом несчастном! Не знаю, отчего, но мне было безумно жаль его! Он умер, как преданная собака, готовая по знаку хозяина броситься в огонь, в ад — не знаю куда! Понимаешь?
— Допустим, ну и что?
— Вот он и явился ко мне, потому что не мог успокоиться даже в могиле.
— Ты-то тут при чем?
— При том! Монах даже не взглянул на него и, взяв письмо, переступил через тело, а я пожалела и…
— Вздор! Бабские бредни! — вспылил нетерпеливый, как все подагрики, Валенти. — У тебя слишком разыгралось воображение. Советую проглотить пару таблеток эодиума. Вы куда? — спросил он по-тибетски, заметив, что Норбу встал и перебросил через плечо шкуру.
— Мне пора.
— Но ведь мы решили сделать небольшую передышку!
— Меня зовёт дорога. Тянут святые места.
— Вы, право, застали нас врасплох, преподобный, — заметался Валенти, нервно потирая руки. — Может быть, обождём хоть до утра? А то так, знаете ли, внезапно…
— У вас своя дорога, у меня — своя.
— И вы так просто готовы нас бросить? Посреди дикого поля?.. Ну что ж, выбирайте любого яка, а мешки с цзамбой…
— Я так дойду, — отрицательно покачал головой йог. — Теперь мне, чувствую, не понадобятся ни яки, ни продовольствие.
— Вы из-за этого?.. — Валенти поёжился. — Из-за кармического видения?
— Возможно, оно не было кармическим.
— Что же тогда?
— Видение санскары. Частицы света, принявшие облик. Это шимнусы — противники нирваны — омрачают наши глаза. Пусть успокоится белая леди: ничего не было.
— Как ничего? — Валенти удивлённо оттопырил нижнюю губу, что являлось знаком полнейшей растерянности.
— Так — ничего… Нет ни света, ни глаза, но лишь одна пустота. Поэтому и духа не было.
— Стоп, стоп! — запротестовал подкованный в метафизических прениях профессор. — Но ведь и пустота, так сказать, санскритская шуньята, тоже тогда не более чем личное представление? Вам придётся это признать, преподобный.
