Пилигрим

Все внутренности ныли. Казалось, ее избили до синяков, хотя она не могла точно сказать, что именно болело — что-то внутри, за пределами известных ей частей тела. Между ног было влажно, и Бетта не сомневалась, что это кровь, хотя и не осмеливалась глянуть.

Леонардо превратился в тень на потолке. Очевидно, тень отбрасывала лампа, брошенная на пол. Только куда именно?

Бетта с трудом передвинулась к краю стола, чтобы спустить — если только удастся — ноги. Ей почему-то очень важно было почувствовать под ногами пол, встать и удержать равновесие. Но ничего не вышло. Ей пришлось сдвинуть ноги руками. Потом она поползла вперед, отталкиваясь от столешницы, и перемещалась так до тех пор, пока голени, как отрубленные, не упали вниз мертвым грузом отдельно от тела.

Ей наконец удалось сесть; смятое платье водопадом свалилось с груди и дивота, разлившись озером на ногах.

Голубое. С серебряными звездами — хотя и окровавленными как все тело.

Став на пол, Бетта сразу же повернулась и ухватилась за край стола, чтобы не упасть. На столе валялся открытый альбом с изображением ее нагого брата, запачканным кровью. Платье-озеро полетело вниз, задевая бедра, колени, голени, и упало на пол с таким же звуком, с каким Корнелия прыгала с подоконника. Проснуться бы сейчас с Корнелией, прильнувшей к ее шее, чтобы все это оказалось только сном… Ночным кошмаром.

Чем бы это ни было, все уже кончилось.

Леонардо в одной рубашке съежился у гоня. Очевидно, он подбросил дров вкамин, поскольку там снова плясало пламя, и это оно отбрасывало тени на потолок. Он не сказал ни слова — даже не обернулся.

«У меня нет туфель, — хотела сказать ему Бетта. — У меня нет туфель».

Она посмотрела на него, как побитая собака смотрит на оказавшегося рядом человека. Потом повернулась и пошла к шкафу, из которого Леонардо достал платье в звездах. Там были туфли, сапоги и шляпы, плащи, рясы и другая одежда. «Наряды для жертв его пера», — подумала она.

Бетта натянула сапожки, очевидно, принадлежавшие какому-то мальчику. Они доставали ей до икр и были мягкими, как перчатки. Затем она вытащила тяжелый плащ с капюшоном — а может, монашескую рясу — и завернулась в него.

«Сейчас я уйду от тебя, — мысленно сказала она. — Сейчас я уйду. Надеюсь, я больше никогда тебя не увижу».

Она пошла к двери, обернулась и бросила последний взгляд на мужчину, который так грубо и насильно с ней совокупился. Мастер и все его стулья со столами были сейчас на потолке, колышась, как водоросли во время прилива.

Дверь была открыта. Бетта, не помня как, умудрилась открыть ее сама. Потом дверь захлопнулась — и ушла от нее. Как она ушла от него.

На площади Бетта помедлила немного возле мертвой собаки, боясь взглянуть внимательнее, боясь, что там еще видна женская рука… Рукав у женщины из темно-синей хлопчатобумажной ткани. Одна пуговица деревянная. Но руки не было видно, хотя она навеки врезалась ей в память.

Осенив себя крестным знамением, Бетта выпрямилась, повернула на восток и пошла мимо сгорбленных спин и костров, пока от нее не осталось ни следа, ни звука».

Юнг не без некоторого смятения увидел, что прочел дневник Пилигрима почти до конца. Осталась только последняя страница.

Прочти ее! Почему ты медлишь?

Потому что не хочу. Пока.

Сейчас уже очень поздно. Или рано. Разве не лучше дочитать до конца — а потом ложиться спать?

Я лягу, когда захочу. И буду читать, когда и что захочу.

Чего ты боишься?

Ничего.

А мне кажется — всего.

Откуда ты взялся? Почему бы тебе не оставить меня в покое?

Я такая штука из которой сотканы сновидения психопатов…

Ха!

А почему я не оставлю тебя… Подумай сам: должен же хоть один из нас быть морально ответственной личностью!

Понятно. Тебя послал Фуртвенглер, чтобы шпионить за мной.

Боже! Какое потрясающее чувство юмора!

Ты говоришь в точности как он

По-моему, это называется «параноидальная шизофрения». Если вражеский агент, забравшийся к тебе в мозги, вооружен, он может разнести их в клочья изнутри. Так? Почему ты не хочешь перевернуть страницу, Карл Г устав? Неужели ты настолько инфантилен, что боишься перевернуть страницу?

Инфантилен?.

Всего лишь слово. Слово означающее детскую беспомощность в самой обычной ситуации. Боязнь открыть окно. Перевернуть страницу…

Я не боюсь переворачивать страницы!

Тогд а переверни ее.

Переверну, когда сам захочу!

Прекрасно. Пусть будет по-твоему. Мы тут с тобой сидим…

Юнг встал.

… а душевное равновесие нашего пациента Пилигрима тем временем балансирует на грани последней и предыдущей страницы.

Половина пятого. Юнг глянул в сторону окна. Земной шар вот-вот повернется еще немного — и впустит в окна солнце.

Солнце взойдет ровно в шесть сорок три. У тебя есть два часа и тринадцать минут.

Юнг хотел было налить себе полный стакан виски, потом подумал и налил только треть.

Два часа и двенадцать минут.

Юнг вернулся к столу и наткнулся на дневник.

«На площади Бетта помедлила немного возле мертвой собаки…».

Да кто она такая, черт побери? И зачем Пилигрим писал о ней? Зачем он клевещет на да Винчи — зачем? Обзывает его насильником… Какого черта?

Позволь мне напомнить… В 1907 году мы с тобой написали следующее — или приблизительно следующее: «Сначала пациент кажется нам совершенно нормальным. — Я цитирую. — Он может быть предпринимателем, иметь доходное дело или даже работать психиатром в знаменитой психиатрической больнице. Мы ни о чем не подозреваем. Мы нормально разговариваем с ним и в какой-то миг роняем слово «Леонардо». И вдруг его ничем не примечательное лицо преображается. Человек бросает на нас пронзительный взгляд, исполненный бездонного недоверия и нечеловеческого фанатизма. Он стал загнанным, опасным животным, окруженным невидимыми врагами — в том числе вооруженными. Другое «эго» всплывает на поверхность…» Конец цитаты — правда, за точность не ручаюсь. Другое «эго» — это интересная концепция.

Юнг с закрытыми глазами склонился над страницей,

Не забывай, что последним трудом Пилигрима была монография, посвященная Леонардо да Винчи. Мы сами прочли ее с восторгом, хотя порой находили слишком откровенной. Когда он вставал на защиту гомосексуальности Леонардо, например… Однако это была очень вдохновенная и аргументированная защита — не столько гомосексуализма, сколько права Леонардо быть