беру револьвер. Видишь, он заряжен одним патроном. Закрути барабан — и один шанс из десяти, что грянет выстрел.
— Идиотские шутки, — брезгливо говорила женщина. — Никогда не поверю, что ты способен на такое.
— Не верь, но это так.
— Впрочем, ты всегда был игроком…
— Но в любовь никогда не играл!
— Мне надоели слова. Слова и слова… Ты опутал меня словами, превратил в свою собственность, в рабу.
— Ты моя богиня.
— Это годится для стихов, а не для жизни.
— Зачем так говорить?
— Да, хватит разговоров. Мне пора.
— Прошу тебя, останься хоть сегодня. Погиб Эрд, я совсем разболелся. Я не могу один.
— Опять говоришь только о себе. Я устала от подобных разговоров.
— Если бы любила — не устала бы…
— Надоело! — вдруг тонко вскрикнула женщина. — Ты задавил любовь словами, встречами украдкой, бесконечным нытьем. Эгоист! Обо мне уже шушукаются под арками!..
— Мне безразличны сплетни обывателей!
— А мне не все равно! Имею я право на счастье или нет? Имею право на покой?
— Я же предлагал соединиться…
— А жить где? В этой конуре, заваленной хламом? Да еще терпеть всяких бродяг за стеллажом? Кого ты прячешь сегодня?
Счен промолчал.
— Я отдала тебе свои лучшие годы, свою молодость, а что получила взамен?
— В прошении служителям Морта упомянуто твое имя…
— Плевать на прошение! Оно ничего не стоит, ты на подозрении!
Наступило тяжелое молчание. Хрипло дышал Счен, скрипел стул. Потом женщина сказала:
— Ты великий книжник, а я всего лишь начинающая лицедейка. Я тоже хочу стать личностью.
Молчание.
— Я ухожу.
— Останься, — еще попросил Счен.
— Сегодня большое представление, и у меня одна из первых ролей.
Дробный перестук каблуков, скрипнула и захлопнулась дверь. Алан сидел в странном оцепенении, не зная — то ли окликнуть Счена, то ли выйти самому. И в этой мутной тишине раздалось негромкое металлическое пощелкивание, за которым глухо громыхнул выстрел. Посыпалось стекло с книжных корешков. Алан вскочил и, обмирая, побежал за стеллаж, и застыл у стола, зажимая ладонью крик.
Огромное тело Счена лежало навзничь наискосок через всю комнату, от стеллажей до лежанки. Одна рука неудобно подвернулась, около другой исходил смрадным желтым дымом револьвер. Острый темно- красный язычок выглянул из-под левого бока, влажно блеснул и вдруг побежал веселой струйкой, растекаясь в лужицу, которая, как амеба, вытягивала и вбирала в себя псевдоподии. Амеба намертво присосалась к мертвому телу, жадно подрагивала, полнела на глазах, жирно отливая выпуклой поверхностью.
Алан прокрался мимо стеллажа, ударом плеча распахнул дверь и подбежал к лестничному пролету. Далеко внизу сыпали дробь каблучки женщины, спешащей на большое представление…
Железные пальцы схватили Алана с двух сторон за руки, кто-то третий натянул на голову тесный смрадный мешок. Алан захлебнулся в крике, дернулся и потерял сознание…
5
Смотреть на Алана было жутковато. Его маленькое тело, до шеи упрятанное под тяжелыми складками темно-красного покрывала, лежало на узком столе. Всю верхнюю часть головы окружали острофокусные церебро-лазеры и виднелись только закрытые глаза с запавшими веками; тонкие ноздри, от которых к уголкам губ спускались две глубокие складки; чуть-чуть приоткрытый рот. Острый подбородок торчал, как у ребенка, да и все лицо с беспомощным выражением недоумения и испуга казалось детским. Прозрачный защитный колпак над столом почти не был виден и только сбоку, как в выпуклом зеркале, отражались стенные светильники.
— Я думаю, достаточно, — пробормотал Арк и пощелкал тумблерами.
Лана, неотрывно глядевшая на слабо освещенное лицо Алана, облегченно вздохнула и откинулась в кресле. И только теперь почувствовала резкую боль: все это время она сидела, намертво сцепив пальцы.
— Когда он проснется?
Арк задумчиво потер выпуклую лысину, пощипал кончик пухлого носа:
— О, еще не скоро! Ты можешь пойти отдохнуть.
— Нет, — тряхнула светлыми локонами Лана. — Я подожду здесь.
— С Аланом уже ничего не может случиться. Ты напрасно терзаешь себя, это не рационально.
— И все-таки я посижу.
— Принести чего-нибудь горячего?
— Спасибо, не хочется.
Они надолго замолчали. Арк смотрел на Лану, быстро оглядывал приборы, что-то коротко говорил в диктофон и снова смотрел на Лану. Это занятие не надоедало и не утомляло. Ланой можно было любоваться, как любуются восходящим солнцем, цветущим деревом, бушующим морем.
— Он действительно был в прошлом, — вдруг спросила Лана, — или это только сон? Арк пожал круглыми плечами:
— Эффект присутствия словами не выразить. Это также невозможно, как невозможно словами описать гиперсферу, хотя всякий может написать ее формулу.
— Как ты думаешь, Счена он встретил?
— Думаю, да.
— И помог ему?
— Думаю, нет.
— Тогда зачем же ты предложил этот эксперимент?
— Мы на янцах не экспериментируем, мы их лечим.
Лана удивленно расширила и без того огромные глаза. Арку показалось, что всю комнату заполнило голубое сияние.
— Объясни! — потребовала женщина.
— Что ж, — вздохнул Арк. — Дело в том, что все янцы так или иначе тоскуют о прошлом. Это своеобразная ностальгия, болезнь. Древние века овеяны легендами, самые сладкие воспоминания о детстве. Мы думаем, что со времен нашей юности мир стал хуже, хотя видим обратное.
— Ну и что? — нетерпеливо прервала Лана.
— Не торопись… Всякая болезнь требует лечения. И вот одни носятся по горам, изображая из себя ледяных янцев, другие дикарствуют на необитаемых островах или в джунглях, третьи переплывают моря на лодках, плотах или бревнах. Как правило, этого хватает, и они возвращаются к цивилизации бодрыми и здоровыми.
— А Алан?
— Алан — другое дело. Он крупнейший ученый эпохи, и в то же время человек с гипертрофированной совестью Он вбил себе в голову, что лично ответственен за прошлое. Это стало его манией, навязчивой идеей. Он считал, что если получит возможность вернуться в древние века, то уничтожит несправедливость, спасет загубленных гениев. Над своей установкой он работал, как одержимый, и в результате надорвался.
