Экзодус

Ашкинази ЛеонидЭкзодус

Ашкинази Леонид Александрович

Экзодус

Сначала о названии. Называть свой текст уже известным названием не принято. Возникает подозрение, что автор совсем уж ничего не читал... В данном случае это не так. И название 'Экзодус' употреблено мною не случайно, а именно: чтобы подчеркнуть преемственность и даже некую несамостоятельность, коей я вовсе не стесняюсь.

А что я понимаю под несамостоятельностью, сейчас станет ясно.

Известно, что переживание каких-либо событий, либо длительные размышления на какую-либо тему часто влекут соответствующие сны. Понятно мозг перерабатывает ночью дневные впечатления. Так что если вы несколько дней подряд читали какую-то книгу да плюс к этому еще и думали на какую-то тему, или каким-либо иным способом принимали участие в подобных событиях или думали о них, ничего странного нет в том, что они вам приснились. То есть что книга вам приснилась.

Между тем, не исключен - по крайней мере не исключен в принципе - и другой вариант. Человек, длительное время посвятивший какому-то месту и времени во всемирной истории, попадает туда. Не во сне, а наяву.

Прошу не шарахаться от этой идеи сразу, есть описания таких случаев, причем многих. Надо полагать, что таких случаев было больше - понятно, что не все они (а уж скорее, их малая доля) отражены в литературе. Можно еще добавить, что известно два типа таких переносов - в другие места пространства- времени, существующие независимо от книг, текстов, мыслей и т.д., и в места-времена не вполне независимые от текстов и мыслей, а как бы порожденные или 'окрашенные' ими.

Здесь следует ответить на два возражения. Люди, которые страстно - нам никогда не понять, КАК страстно - желали покинуть то место-время, в котором пребывали (ну, например, Освенцим) не покидали его потому, что для 'переноса' надо четко, подробно, точно знать 'куда'. Нельзя уехать 'куда-то', а они хотели 'оттуда', но не знали 'куда'. Второе возражение почему же не переносились толпами историки и культурологи, хорошо знающие 'свое' место-время. Ну, они могли знать 'в целом', а для переноса надо знать конкретно, настолько конкретное, чтобы его можно было отличить от всех других, идентифицировать абсолютно однозначно. Да и не все могли хотеть 'переноса'. И потом, все ли они нам доложили о своих 'переносах'? И с какой стати им бежать к нам с докладом?

Известно, что у человека есть два вида памяти - кратковременная и долговременная. Сны - это переработка информации, циркулирующей по контурам кратковременной памяти. Поэтому-то сны и забываются очень быстро, а если сразу после пробуждения, пока сон не забылся, рассказать его или записать, переведя в долговременную память, то он уже запомнится надолго.

Именно поэтому у меня есть основания предполагать, что случившееся со мною не было сном - ибо впечатления, воспоминания о том, что я расскажу далее, совершенно не ослаблялись, не 'тускнели' по прошествии дней, недель и месяцев. И только поэтому я счел возможным по прошествии почти года записать эту историю.

* * *

Первым ощущением было то, что тело затекло, особенно руки. Ну да, спать сидя нехорошо. Я поднял голову. Передо мной, за стеклом рубки был берег бухты Кирении, портового городка на Кипре, британской колонии. Старое корыто - 'Экзодус' - стояло посреди круглой, 300 м в диаметре бухты. На борту у меня было 300 детей. Мы вывезли их из лагерей, устроенных англичанами на Кипре для евреев, беженцев из Европы, пытавшихся добраться до Палестины. Англичане выслуживались перед арабами, точнее - перед владельцами нефти. Англичане не выпускали 'Экзодус' из бухты и заявили, что не выпустят его никогда. Единственным способом воздействия на ситуацию было так называемое 'общественное мнение'. Признаться, это не то, что я, Ари Бен Канаан, привык использовать в своей работе... но на этот раз... Марк, продажная журналистская шкура, сделал все как я и предполагал - донес англичанам, и они успели блокировать нас в бухте. Так значит я не хотел, чтобы мы отплыли мирно?! Ну, да... Если нам хоть раз удастся заставить англичан выпустить нас, они больше не посмеют мешать въезду в Палестину. Не-пос-ме-ют. Теперь у меня - то есть у моего корабля, у 'Экзодуса', на борту висит транспарант. 'Голодовка, час 20'. На палубе - я вижу это отсюда - лежат десять детей. Мировая пресса воет. 'Да послужишь ты Господу и дурными своими намерениями' - не помню откуда, Давид знает. А если кто-то из них помрет? Да, но в Эрец они воюют. А здесь другое? Надо выйти. Я встаю.

Какая же грязь на палубе. Вот что бывает, когда нет баб. Что я здесь делаю?!...

- А, привет...

- Привет, друзья (Что они стоят?!) Что скажете?

- Ари, ты знаешь (... что? на иврите? я понимаю? Я же сейчас говорил! И они поняли?) мы с тобой не первый раз в деле... Ари, ты знаешь, я не очень себя берегу, но если хотя бы один из них умрет, как мы будем жить дальше?

- Я отвечу. Такие же, как они, воюют в рядах 'Хаганы'. И рискуют жизнью. И погибают. А тем, кто их послал на смерть, приходится жить дальше. Никто из нас не виноват в том, что еврейским детям приходится рано взрослеть.

- Ари, там, в Эрец, они погибают с оружием в руках.

- Здесь их оружие - терпение.

- Ари, мы не имели в виду... плыть на этом корыте мы подрядились, даже детей возить, но не морить же их голодом?... Мы понимаем, что важно сломить англичан, но детей жалко...

- Давайте, друзья - предлагаю я - послушаем Давида. Он ближе нас всех к Б-гу (пытаюсь пошутить).

- Шесть миллионов погибло в газовых камерах, не зная, за что они умирают - говорит Давид. Если мы, триста человек, погибнем, то мы очень хорошо будем знать, во имя чего мы умираем. И не только мы, но весь мир. Когда две тысячи лет назад мы боролись против римского и эллинистического порабощения, мы установили традицию драться до последнего. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как наш. В Варшавском гетто мы показали, что остались верны древней традиции. Если мы сойдем теперь с этого судна и добровольно вернемся за колючую проволку, мы предадим своего Б-га.

Давид умолкает. Слышно, как поскрипывает старое дерево. Ну почти точно цитирует 'Экзодус' - думаю я - что же это такое - театр имени Леона Юриса? нет... уж слишком натурально болит у меня спина... и запахи, запахи... вот этого ни в театре, ни в книгах не бывает...

- Друзья, смените транспарант на борту - говорю я. И добавляю: пока держимся.

Я стою у борта и смотрю на портовый город Кирению. Через несколько десятков лет здесь будет архиепископ Макариос, греко-турецкий конфликт и масса прочих политических и иных событий. А сейчас в бухте стоит 'Экзодус' с еврейскими детьми на борту, который англичане не выпускают в Израиль. Т.е. в Палестину. Поскольку Израиля еще нет на карте, т.е. библейский Израиль есть, как и был всегда, а государства с этим названием нет. И почему-то на борту этого драного 'Экзодуса' - я. Видимо, в роли Ари Бен Канаана. Роль хоть куда, не надо было 'Экзодус' столько раз читать. Даже если Леону Юрису сейчас икается, мне не легче. Во-первых, что мне делать? Если есть хоть одна миллионная вероятность, что это всерьез, то придется все делать всерьез. Понятно, почему - если даже это не всерьез, то ведь никогда этого не узнаешь и всю жизнь на себя в зеркало глядя, молча сплевывать будешь. Это, кстати, ко всей жизни относится - если есть хоть малая вероятность, что она всерьез, то играть в ней придется всерьез.

Ну да, быть может все равно через неделю англичане разрешать въезд? Но! - если есть хоть слабая надежда, что влияет, придется считать, что влияет. Иначе ставь перед зеркалом плевательницу. Как сказала Анна Ахматова? 'Честному человеку в этой жизни нужны две вещи - пепельница и плевательница'.

Ага - а вон Давид идет с Карен. Нет, с ней я разговаривать не хочу. Она ищет среди детей свою Китти. Все-таки она сука. Самовлюбленная сука. Хотя за детьми она ухаживает хорошо. Из-за Китти или из-за детей или... из-за дела? Ведь эти дети все равно будут служить этому делу. Ну, это старая проблема. Из-за чего человек что-то делает хорошо - из-за одобряемых мною мотивов или нет? Иногда считают, что это неважно, а иногда - что важно. А все просто. Мотивы важны для оценки стабильности поведения во времени и надежности при изменении обстоятельств. Вот найдет она свою Китти и умотает с нею в свою Америку. Сытую и довольную Америку, которая молча смотрела на Катастрофу. Ага, это уже моя мысль, а не Ари - он ведь слова Катастрофа не знает. А может, и не умотает, а привыкнет к нам... а может, и к нашей идее. Нет! К идее нельзя привыкнуть. В нее надо поверить. Вот Давид - что он скажет можно ли привыкнуть к Б-гу? Для веры надо либо вырасти в ней, либо пережить озарение. Верится в это, конечно, слабо, но,