Один Малыш вместо того, чтобы направиться к своей постели, бесстрашно шагнул навстречу старику.
— А с вас штраф, Август Карлович, — смело произнес Володя. — Разве забыли? Теперь строго- настрого запрещается говорить по-немецки. С вас штраф.
— Ну, тут-то ты прав, плутишка, — добродушно рассмеялся Верт. — Ja, ja, du bist…
— Опять штраф! Опять! — весело закричали остальные мальчики.
Верт совсем сбился с толку и продолжал:
— Aber…
— И еще и еще! Ха-ха-ха!
Совсем сконфуженный за свою опрометчивость, почтенный директор пансиона махнул рукой и поспешно скрылся за дверью, чтобы не повторять своей оплошности.
Постепенно все стихло в большом пансионном дортуаре. Все заснули. Дружный храп возвестил об этом все еще не задремавшего Марка.
Юноша лежал, облокотившись на подушку и, любуясь месяцем, улыбавшимся ему с неба, придумывал название для будущей дружины.
Наконец, оно было найдено.
«Она будет называться „Зоркою Дружиною“, — перебрав целый ряд других названий, решил Марк. — Ведь её служба и обязанность будет заключаться главным образом в выслеживании врага, а в этом деле зоркость глаз должна играть роль, далеко не последнюю».
И порешив на этом, юноша плотнее завернулся в одеяло и, повернувшись на другой бок, скоро присоединился к спящим своим товарищам. Ликующие, светлые, радостные сны снились в эту ночь Марку.
ГЛАВА IV
Союзник
Дима Стоградский сидел на своем обычном месте у окна за пишущей машинкой и выстукивал на ней коротенькими, отрывистыми стуками программу занятий предстоящего учебного года для старшего отделения пансиона. Было сумрачно и дождливо. Моросило с утра, и в саду стояли огромные лужи.
Дима печатал строчку за строчкою, а в голове его шла невеселая работа. Он думал о том, о чем думала теперь вся Россия — о войне.
Сегодня до службы Дима зашел на почту и взял там адресованное на его имя до востребования письмо. Его домашние писали ему раз в неделю, отвечая на его подробные письма. В сегодняшнем письме Юлия Алексеевна извещала Диму о новостях, происшедших у них в связи с войною в городе вообще и в «Озерном» в частности.
«Димушка, — писала ему мать, — ты не можешь себе представить, какой подъем у нас здесь и в столице, как охотно и радостно идут все воевать. Представь себе, Ни поступила на курсы сестер милосердия, открывшиеся у нас в городе. Она метает окончить их поскорее, чтобы начать работать в каком-нибудь из открывающихся лазаретов. Ты, как видно из твоего последнего письма, жаждешь примкнуть к нашим серым удальцам-героям и пойти сражаться с врагами России. Но, дитя мое, мой дорогой мальчик, я решительно против этого. Ты еще слишком молод, тебе нет еще пятнадцати лет. Если бы я знала, что война неизбежна, я бы не отпустила тебя так далеко от себя и так близко к театру военных действий. Теперь же я прошу тебя вернуться домой; подумай об этом и напиши мне скорее. Наконец, сообщаю новость, которая тебя наверное заинтересует. Помнишь юного барона Фон Тага? Он, как и вся их семья, был германским подданным, и их выслали в глубь России. Но, представь себе, Дима, молодому барону удалось скрыться. Говорят, что он бежал в Германию, чтобы поступить в ряды ополчившейся на нас неприятельской армии…»
Дима несколько раз перечитал письмо, которое разрушило все его планы. Над этим письмом он думал и сейчас, сидя у машинки. Вдруг что-то влетело в открытое окошко и упало у его ног.
Он наклонился и поднял. Это был круглый камешек, завернутый в лоскуток бумаги. Мальчик развернул бумажку и прочел:
«Когда вы кончите вашу работу, закрывайте канцелярию и спускайтесь к нам. У нас к вам большое дело. Члены „Зоркой Дружины“».
«Глупая шутка», — подумал Дима и высунулся в окно, чтобы посмотреть, кто шутники.
Шесть хорошо знакомых ему фигур стояли, сбившись в кучу, под дождем и делали ему отчаянные знаки. Он неопределенно мотнул в ответ головой и снова вернулся к своей машинке.
Тем не менее после занятий Дима стоял в саду и выслушивал внимательно то, что говорил ему, усиленно жестикулируя, Марк.
— Нам без вашей помощи не обойтись, милый Стоградский. Нас Август Карлович держит здесь, как пленников. Ни в магазины, ни на прогулки не пускает одних. Вот мы и решили просить вас закупить нам кой-какие вещи для нашей вновь организованной «Зоркой Дружины» и спрятать их у себя до поры до времени на квартире. Ведь у вас есть квартира или комната в городе, где можно устроить маленький склад? Но, прежде чем решиться помогать нам, вы должны узнать, конечно, что такое «Зоркая Дружина». Малыш, объясни… — повелительным тоном бросил Марк Володе Рокотову.
Тот быстро и толково объяснил Диме цель затеи пансионеров Верта.
И по мере того, как Володя говорил, лицо Димы, до того хмурое и сумрачное, постепенно прояснялось.
Это было именно то, к чему стремилась, рвалась и его собственная душа. Не все ли равно, в какой форме помогать дорогой родине… Ах, против этого, он был уверен, его мать и близкие не имели бы ничего!
Дима стоял молча, не двигаясь с места, и тяжело дышал. Вдруг он поднял голову и произнес:
— Конечно… конечно, я сделаю все, что в моих силах… И на мое жилище прошу смотреть, как на ваше собственное… И… и… очень, очень прошу вас, господа, принять и меня в вашу «Зоркую Дружину».
Едва только он успел проговорить эти слова, как все шестеро рванулись к нему и стали крепко по очереди трясти ему руку.
— Вы славный малый, Стоградский, и я рад, что встретился с вами! — произнес Марк, и его красивое лицо стало еще более прекрасным под влиянием удачи завербования Стоградского.
Счастливый и радостный вышел Дима на улицу, и первый, кто встретился у ворот, был его приятель Немин. Но нынче Дима не сразу узнал его. Он был в военной Форме защитного цвета.
— Не узнаете? — ласково обратился он к Диме. — И я призван, как запасный офицер нашей армии. Должен нынче же выехать к месту назначения. Ну, а вы как поживаете, Стоградский?
— Служу по-прежнему, благодаря вашей протекции. И, кажется, Август Карлович мною доволен.
— Значит, я могу быть спокоен за вас, не правда ли, мой молодой друг?
— О, вполне! — горячо вырвалось у Димы.
Неуловимое выражение прошло по бритому энергичному лицу, полускрытому широким козырьком офицерской фуражки.
— Ну, я доволен. Август Карлович обещал мне заботиться о вас. А я должен выехать нынче в столицу. Дайте мне пожать вашу руку, Дима, и обещайте не быть одним из тех взбалмошных юнцов, которые бегут на театр военных действий, где являются только обузой для тех частей, к которым пристают. Обещаете?
— О, да! Я так не поступлю. Обузой не буду…
Дима хотел еще что-то сказать, но Немин, вполне удовлетворившись ответом, стал прощаться, как-то благодарственно пожимая мальчику руку.
