Сидишь и смотришь в окна из углаИ думаешь о жизни старосветской…Увы! Ведь эта горница былаКогда-то нашей детской!
<1903–1906>
Донник
Брат, в запыленных сапогах,Швырнул ко мне на подоконникЦветок, растущий на парах,Цветок засухи — желтый донник.Я встал от книг и в степь пошел…Ну да, все поле — золотое,И отовсюду точки пчелПлывут в сухом вечернем зное.Толчется сеткой мошкара,Шафранный свет над полем реет —И, значит, завтра вновь жараИ вновь сухмень. А хлеб уж зреет.Да, зреет и грозит нуждой,Быть может, голодом… И все жеМне этот донник золотойНа миг всего, всего дороже!
<1903–1906>
У шалаша
Распали костер, сумейРазозлить его блестящих,Убегающих, свистящихЗолотых и синих змей!Ночь из тьмы пустого садаДышит холодом прудов,Прелых листьев и плодов —Ароматом листопада.Здесь же яркий зной и свет,Тени пляшут по аллеям,И бегущим жарким змеям,Их затеям — счета нет!
<1903–1906>
Эсхил
Я содрогаюсь, глядя на твоиЧерты немые, полные могучейИ строгой мысли. С древней простотойИзваян ты, о старец. БесконечноДалеки дни, когда ты жил, и мифомТеперь те дни нам кажутся. Ты страшенИх древностью. Ты страшен тем, что ты,Незримый в мире двадцать пять столетий,Незримо в нем присутствуешь доныне,И пред твоею славой легендарнойБессильно Время. — Рок неотвратим,Все в мире предначертано Судьбою,И благо поклоняющимся ей,Всесильной, осудившей на забвеньеДела всех дел. Но ты пред АдрастеейСклонил чело суровое с такимВеличием, с такою мощью духа,Какая подобает лишь богамДа смертному, дерзнувшему впервыеВосславить дух и дерзновенье смертных!