— Значит, будете?
— Если только меня не увлекут в другое место. Я здесь (у Суворина) от себя не завишу.
— Все равно, буду вас ждать. Часов в девять.
Мы подъехали, и я вышла и позвонила у подъезда. Извозчик с Чеховым отъехал и стал поворачивать, описывая большой круг по пустынной широкой улице.
Мы продолжали переговариваться.
— Непременно приеду, — говорил Чехов своим прекрасным низким басом, который как-то особенно звучал в просторе и тишине, в мягком зимнем воздухе. — Хочу убедить вас писать роман. И как вы были влюблены в офицера.
— Кто это сказал?
— Вы сами. Давно. Не помните? Будете спорить?
Дверь отпирал швейцар в пальто внакидку.
— Ну, до завтра.
— Да. А вы не будете сердиться? Будете подобрее? Женщина должна быть кротка и ласкова.
Я, раздеваясь в спальне, думала:
«Пригласила. Будет. Что же это я сделала? Ведь я его люблю, и он… Нет! Он-то меня не любит. Нет! Ему со мной только легко и весело. Но ведь теперь я уже сделала проступок. Миша с ума сойдет, а я… мне уж нечем защищаться и бороться. Правоты у меня нет. Но какое счастье завтра! Какое счастье!»
Не было у меня предчувствия, что меня ждет.
И вот настал этот вечер.
С девяти часов я начала ждать.
У меня был приготовлен маленький холодный ужин, водка, вино, пиво, фрукты. В столовой стол был накрыт для чая. Я представила себе так: сперва я затащу Чехова в детскую. Пусть позавидует. Дети еще не будут спать, а будут ложиться, а тогда они особенно прелестны. Самое веселое у них время. Потом мы пойдем пить чай. Потом перейдем в кабинет, где гораздо уютнее, чем в гостиной. Сколько необходимо сказать друг другу.
Ужинать позднее. Шампанского я не посмела купить. Чувствовалось, что это было бы чуть не оскорблением Мише.
Да и на то, что я купила, истратила денег больше, чем могла. (Помню, я решила: не заплачу по счету в свечную, подождут.)
В начале десятого раздался звонок. Прижавши руку к сердцу, я немного переждала, пока Маша шла отворять, пока отворила и что-то ответила на вопрос гостя. Тогда я тоже вышла в переднюю и прямо застыла от ужаса. Гостей было двое: мужчина и женщина, и они раздевались. Меня особенно поразило то, что они раздевались. Значит, это не было недоразумение: они собирались остаться, сидеть весь вечер. А всего несноснее было то, что это были Ш., Мишины знакомые, к которым он всегда тащил меня насильно, до того они были мне несимпатичны. Против него я еще ничего не могла сказать, но она… Я ее положительно не выносила. И он, и она были математики, преподавали где-то, у них в квартире стояли рядом два письменных стола, и это меня почему-то возмущало. Оба были очень заняты и навещали нас, слава богу, чрезвычайно редко. Надо же им было попасть именно в этот вечер!
— Да, это мы, мы! — закричала В. У. — А Михаил Федорович на Кавказе? Ха! ха! ха!
У нее была манера хохотать во все горло по всякому поводу и даже без всякого повода. Если она говорила — она хохотала. Как она могла преподавать? Я помню, что она рассказывала мне про смерть ее единственного ребенка и при этом заливалась хохотом.
И теперь этот хохот разнесся по всей квартире. Конечно, пришлось пригласить их в гостиную. Тускло горела большая лампа, и весь воздух был пропитан тоской. А В. У. бушевала; она рассказывала, как одна девушка заболела меланхолией вследствие смерти или измены ее жениха и как В. У. посоветовала ей решать задачи. Она стала решать и выздоровела, утешилась и теперь усиленно занимается математикой и счастлива.
— Почему вы не решаете задачек? — удивлялась она мне, — это дисциплинирует ум, исключает всякую мечтательность, укрепляет волю. Заставляйте детей решать задачки. Вы увидите, как это им будет полезно, ха, ха, ха.
В десять часов Маша доложила, что чай подан.
Я вздрогнула и кинулась в столовую. Так оно и было!
Весь мой ужин стоял на столе. И вино и фрукты.
— Да как же? — оправдывалась Маша на мой упрек, — при барине всегда… Еще нарочно пошлет купить угощение…
— Да здесь целый пир! — вдруг закричала В. У. за моей спиной. — Вы ждали гостей? Петя, мы с тобой так рано обедали… Как приятно. Ха, ха, ха. Но почему?
Они с аппетитом принялись за еду. Я угощала, подкладывала.
— Очень вкусный соус. Это ваша кухарка? Как? Вы сами? А Михаил Федорович говорил, что вы не любите хозяйничать. Больше в сфере фантазии, поэзии.
И тут она так расхохоталась, что даже подавилась.
На наших больших столовых часах было половина одиннадцатого. Ясно, что Антон Павлович не придет, и я уже была этому рада. Все равно все пропало.
Вдруг в передней раздался звонок, и я услышала голос Антона Павловича. Он о чем-то спросил Машу.
— Что с вами? — крикнула В. У. — Петя! Скорей воды… Лидии Алексеевне дурно.
Но я сделала над собой невероятное усилие и оправилась.
— Нет, я ничего, — слабо сказала я. — Почему вам показалось?
— Но вы побледнели, как мел… Теперь вы вспыхнули…
Вошел Антон Павлович, и я представила друг другу своих гостей.
Какой это был взрыв хохота!!
— Как? Антон Павлович Чехов? И Лидия Алексеевна не предупредила нас, что ждет такого гостя? Как мы счастливо попали! Вот когда вы ответите мне, Антон Павлович, на вопросы, которые я ставила себе каждый раз, как читала ваши произведения. Я хочу, чтобы вы ответили.
Она напала на Чехова, как рысь на беззащитную лань. Она впилась в него, терзала, рвала на части, кричала, хохотала. Она обвиняла его, что он тратит свой большой талант на побасенки, что он ходит кругом и около, а не решает задачи, не дает идеала. Все у него расплывчато, нет точности, нет математичности. Математичности нет, нет! Ха, ха, ха!
Антон Павлович несколько раз растерянно оглядывался на меня. Вдруг он спросил меня:
— Вы курите? — В. У. на миг замолчала, удивленно моргая. Я тоже удивилась.
— Нет…
— Мне показалось, что у вас папироса.
— У меня ничего нет, — и я показала ему руки.
— Вам не надо курить.
Я предложила ему закусить. Он отказался.
В. У. опять закричала, подскакивая на своем стуле и сотрясая воздух. И от этого крика было душно, трудно было дышать. Я боялась, что мне опять будет дурно, потому что чувствовала сильную слабость и легкое головокружение.
Антон Павлович защищался слабо, нехотя, говорил односложно. Он сидел над своим стаканом чая, опустив глаза.
Но вдруг Ш. встал и сказал жене:
— Вера, нам пора домой.
— Домой? — вскрикнула она. — Но, Петя, когда я дождусь еще случая высказать то, что Чехов должен выслушать? Должен же он понять свой долг как писатель…
Она опять забарабанила, но меня утешало то, что ее муж стоял, а не садился вновь. Он настаивал, что пора ехать, и я, конечно, не возражала. Но я боялась, что он не сладит с расходившейся женой и предоставит ей возможность исполнить свой долг и наставить Чехова на путь истинный. Но, к счастью, он
