Хаггинс даже не обежал базы. Просто стоял среди других, как человек, не очень-то осознающий, где находится и что делает. И мяч, который протянул ему Тони Трекер, диаметром уступал теннисному.
Эдди, с головой погрузившийся в воспоминания, зашагал через площадку, миновал питчерскую горку (только горкой она никогда не была, скорее ямкой, из которой убрали гравий), вышел в зону шорт-стопа.[224] Остановился, вслушиваясь в окружавшую его тишину, двинулся дальше, к проволочному забору. Он проржавел еще сильнее, теперь его оплел какой-то мерзкий вьюн, но он оставался на прежнем месте. Сквозь ячейки Эдди видел уходящий вниз склон, заросший яркой зеленью.
Пустошь даже больше, чем прежде, напоминала джунгли, и впервые Эдди задался вопросом: а почему участок земли, покрытый столь буйной растительностью, назвали Пустошью? Ничего пустого не было там и в помине. Почему не Чаща? Почему не Джунгли?
Пустошь.
Какое-то мрачное, даже зловещее слово, но если оно с чем-то и ассоциировалось, то никак не с переплетением веток кустов и деревьев, которые росли так густо, что им приходилось бороться за место под солнцем. Перед мысленным взором возникали песчаные дюны, уходящие к горизонту, или серая равнина солончаков. Пустая, бесплодная земля. Майк говорил, что они все бесплодны, и это, похоже, и правда так. Их семеро, и ни одного ребенка. Явное нарушение теории вероятности, даже в эпоху планирования семьи.
Эдди смотрел сквозь ржавые ромбы, слыша далекий рокот машин, проезжающих по Канзас-стрит, слыша далекое журчание воды внизу. Он видел, как ручей сверкает под весенним солнцем. Тростниковые заросли остались на прежнем месте, только выглядели болезненно-белыми, словно пятна грибка на зеленом фоне. За зарослями виднелись болотистые участки, граничащие с Кендускигом. По слухам, тамошняя трясина засасывала с концами.
«Я провел самые счастливые дни моего детства в этой клоаке», — подумал Эдди, и по телу его пробежала дрожь.
Он уже собирался отвернуться, когда взгляд зацепился за что-то: бетонный цилиндр с металлической крышкой, шахта морлоков, как называл их Бен, смеясь, да только смех этот ограничивался губами, потому что глаза оставались серьезными. Если к нему подойти, цилиндр будет не выше пояса (если ты — ребенок) и ты прочитаешь на нем отлитые полукругом слова: «департамент общественных работ дерри». А из глубины до тебя донесется гудение: там работали какие-то машины.
Он резко повернулся и зашагал к заброшенному гаражу, не желая больше смотреть на раскинувшуюся внизу Пустошь, злясь на мысли, которые лезли в голову. Ему хотелось домой, к Майре. Ему совершенно не хотелось оставаться в Дерри. Он…
— Лови, малявка!
Эдди оглянулся на голос и увидел, что через забор к нему летит мяч. Мяч упал на гравий, подпрыгнул. Эдди вытянул руку и поймал его. Рефлекторно, не думая, что делает, поймал ловко, даже элегантно.
Посмотрел на то, что держит в руке, и внутри все похолодело и опустилось. Когда-то это был бейсбольный мяч, но теперь осталась лишь обтянутая бечевкой сфера, потому что обшивку с мяча содрали. Он видел, как размотавшаяся бечевка тянется за мячом. Она перехлестывала через забор, как нить паутины, и исчезала в Пустоши.
— Спускайся вниз и поиграй, Эдди, — раздался голос с другой стороны забора, и Эдди, едва не теряя сознание от ужаса, осознал, что это голос Рыгало Хаггинса, убитого в тоннелях под Дерри в августе 1958 года. И тут же появился и сам Рыгало, поднимался по склону к забору.
На нем была полосатая бейсбольная форма «Нью-йоркских янки», замазанная зеленым, с прицепившимися кое-где осенними листками. Эдди видел перед собой Рыгало, но при этом и прокаженного, существо, которое во всем своем уродстве поднялось из залитой водой могилы. Мышцы на тяжелом лице висели клочьями. Одна глазница опустела. Паразиты копошились в волосах. Левую кисть скрывала поросшая мхом бейсбольная перчатка. Гниющие пальцы правой лезли сквозь ромбовидные ячейки заборной сетки, а когда страшилище сжало пальцы, Эдди услышал мерзкий скрежет, который едва не свел его с ума.
— Этот мяч улетел бы и за стадион «Янкис», — процитировал Рыгало Тони Трекера и ухмыльнулся. Жаба, болезненно бледная и корчащаяся, вывалилась из его рта и упала на землю. — Ты меня слышишь? Улетел бы на хрен и за стадион «Янкис». Между прочим, Эдди, хочешь, чтобы тебе отсосали? Я сделаю это за десятик. Черт, я сделаю это забесплатно.
Лицо Рыгало изменилось. Желеподобный кончик носа отвалился, открыв два воспаленно-красных канала, которые Эдди видел в своих снах. Волосы погрубели и отступили от висков, стали белесыми, как паутина. Гниющая кожа на лбу лопнула, обнажив белую кость, покрытую какой-то слизистой субстанцией, словно затуманенная линза прожектора. Рыгало исчез; превратился в тварь, которая в свое время выползла из-под крыльца дома 29 по Нейболт-стрит.
— Бобби отсосет за десятик, — проворковал прокаженный и начал карабкаться на забор. Оставляя кусочки плоти на перекрестьях проволоки. Забор скрипел и трясся под его тяжестью. Когда он прикасался к вьюнам, они тут же чернели. — Он сделает это в любое время. Пятнашка за переработку.
Эдди попытался закричать. Но у него вырвался лишь сухой, бессловесный писк. Легкие словно превратились в самые древние в мире окарины.[225] Он посмотрел на мяч, который держал в руке, и внезапно мяч этот начал потеть кровью. Капли падали на гравий и пачкали туфли Эдди.
Он отбросил мяч и, пошатываясь, отступил на два шага. Глаза вылезли из орбит, Эдди вытирал руки о рубашку. Прокаженный добрался до вершины забора. Голова жуткой формы, напоминающая раздутый хэллоуиновский фонарь из тыквы, покачивалась на фоне неба. Вывалился язык, длиной в четыре фута, может — в шесть. Он спускался вниз по забору, словно змея, которая выползла изо рта прокаженного.
Только что прокаженный висел на заборе… а в следующую секунду исчез.
Не растаял в воздухе, как призрак в кино; просто исчез из этого мира. А Эдди услышал звук, подтвердивший, что прокаженный призраком не был: будто пробка вылета из бутылки шампанского. Звук воздуха, рванувшегося заполнять объем, ранее заполненный телом прокаженного.
Эдди повернулся и побежал, но не успел пробежать и десяти футов, как четыре каких-то предмета или существа вылетели из тени, царящей под погрузочной платформой у заброшенного гаража. Эдди подумал, что это летучие мыши, и закричал, закрыл голову руками… Потом он увидел, что это квадраты брезента — те самые квадраты брезента, которые использовались, как базы, когда на площадке играли в бейсбол большие парни.
Они кружили и кружили в застывшем воздухе, и Эдди пришлось пригнуться, чтобы избежать встречи с одним из них. А потом все они одновременно приземлились на привычных местах, подняв облачка пыли: «дом», первая база, вторая, третья.
Хватая ртом воздух, который никак не хотел проходить в легкие, Эдди пробежал мимо «дома», его губы растянулись, лицо побелело, как сливочный сыр.
ХРЯСТЬ! Звук биты, ударившей по фантомному мячу. А потом…
Эдди остановился, ноги отказывались ему служить, с губ сорвался стон.
Земля вспучивалась по линии, соединяющей «дом» с первой базой, словно гигантский крот быстро прорывал тоннель у самой поверхности земли. Гравий скатывался в обе стороны. А тот, кто рыл землю, добрался до базы и кусок брезента взлетел в воздух. Брезент поднимался так резко и быстро, что издавал шуршащий звук, схожий с тем, который можно услышать, когда чистильщик обуви энергично обрабатывает
