Ричи повесил транзисторный приемник на самую нижнюю ветку дерева, к которому привалился. И хотя все они укрылись в тени, солнечные лучи, отраженные от поверхности воды Кендускига, били в хромированный корпус радиоприемника, а потом уже добирались до глаз Билла.
— У-убери э-эту ш-туковину, Ри-и-ичи, — попросил его Билл. — О-она ме-еня с-слепит.
— Конечно, Большой Билл, — тут же ответил Ричи, без всяких острот. Он не только снял радиоприемник с ветки, но и выключил, о чем Билл сразу же пожалел; тишина, нарушаемая лишь плеском воды да далеким мерным гудением насосов дренажной системы, стала очень уж громкой. Их взгляды скрещивались на лице Билла, и ему хотелось предложить им смотреть куда-то еще: чего так на него таращиться? Он что, чудик какой-то?
Но, разумеется, поступить так он не мог, потому что они ждали одного: чтобы он сказал им, что теперь делать. То, что они узнали, давило мертвым грузом, и они рассчитывали, что он укажет им верный путь.
Он посмотрел на Беверли и быстро отвел взгляд от безмятежного доверия, которое читалось в ее глазах. Да и вообще, когда он смотрел на Беверли, в нижней части живота возникали какие-то странные ощущения. Трепетание.
— Мы не-не мо-ожем пойти в по-олицию, — наконец сказал он. Даже для его ушей голос звучал хрипло и очень уж громко. — Мы не-е мо-ожем по-ойти и к на-ашим п-предкам. Если то-олько… — Он с надеждой посмотрел на Ричи. — К-как на-асчет т-твоего о-отца и ма-атери, Очкарик? О-они в-вроде бы но- ормальные?
— Любезный, — ответил Ричи Голосом дворецкого Тудлса, — вы определенно ничего не понимаете, говоря так о моих маменьке и папеньке. Они…
— Переходи на американский, Ричи, — подал голос Эдди, который сидел рядом с Беном. Там он устроился по одной простой причине: тень Бена полностью накрывала его. Лицом — маленьким, сморщенным, озабоченным — Эдди напоминал старичка. Правая рука сжимала ингалятор.
— Они подумают, что меня пора отправлять в «Джунипер-Хилл». — Сегодня Ричи пришел в старых очках. Днем раньше дружок Генри Бауэрса, которого звали Кард Джейгермейер, подкрался к Ричи сзади, когда тот выходил из кафе с рожком фисташкового мороженого. «Ты водишь!» — закричал Джейгермейер, который весил больше Ричи на добрых сорок фунтов, и с силой ударил Ричи по спине сцепленными руками. Ричи полетел в сливную канаву, оставшись без очков и без рожка с мороженым. Левое стекло разбилось, и мать Ричи ужасно на него рассердилась, а от его оправданий отмахнулась.
«Я знаю только одно: ты слишком много времени болтаешься без дела, — заявила она ему. — Похоже, Ричи, ты думаешь, что где-то растет очечное дерево и мы снимаем с него новую пару очков, как только ты разбиваешь старую».
«Но, мама, этот парень толкнул меня, зашел сзади, этот большой парень, и толкнул меня…» — Ричи уже едва не плакал. Он не мог убедить мать вникнуть в ситуацию, и бессилие причиняло больше боли, чем отправивший в канаву удар Карда Джейгермейера, такого тупого, что его даже не направили в летнюю школу.
«Я ничего не хочу об этом слышать, — сухо отчеканила Мэгги Тозиер. — Но когда ты в следующий раз увидишь своего отца, который придет домой, едва держась на ногах, отработав допоздна три дня подряд, подумай об этом, Ричи. Пожалуйста, подумай».
«Но, мама…»
«Я сказала, хватит», — резко и окончательно оборвала сына Мэгги… хуже того, по голосу чувствовалось, что она вот-вот заплачет. Она вышла из комнаты и включила телевизор, слишком громко. А Ричи, такой несчастный, остался сидеть за кухонным столом.
Это воспоминание и заставило Ричи снова покачать головой.
— Родители у меня нормальные, но такому они никогда не поверят.
— А к-как на-асчет д-других ре-ебят?
И они начали оглядываться — Билл вспомнит об этом много лет спустя, — словно искали того, кого нет рядом.
— Каких? — В голосе Стэна слышалось сомнение. — Я не могу назвать кого-то еще, кому можно доверять.
— Тем не ме-енее… — начал Билл с тревогой в голосе, а потом возникла короткая пауза: Билл думал, как продолжить.
Если бы Бену Хэнскому задали такой вопрос, он бы ответил, что Генри Бауэрс ненавидит его больше, чем любого другого члена Клуба неудачников из-за случившегося в тот день, когда они с Генри прыгнули в Пустошь с Канзас-стрит, и в другой день, когда он, Ричи и Беверли убежали из «Аладдина», но прежде всего потому, что он не дал Генри списать годовую контрольную, в результате чего Генри отправили в летнюю школу, и тот в очередной раз навлек на себя гнев отца, полоумного Буча Бауэрса.
Если бы спросили Ричи, он бы сказал, что Генри ненавидит его больше других из-за того дня, когда он провел Генри и его мушкетеров, уйдя от них в Универмаге Фриза.
Стэн Урис сказал бы, что Генри ненавидит его больше всех, поскольку он еврей (когда Стэн учился в третьем классе, а Генри в пятом, как-то зимой Генри тер лицо Стэна снегом до тех пор, пока у Стэна не пошла кровь и он не начал вопить от боли и страха).
Билл Денбро верил, что Генри Бауэрс ненавидел его больше всего, потому что он был худощавым, потому что он заикался и потому что любил красиво одеваться («По-о-осмотрите на э-э-этого г-г-гребаного пе-е-едика!» — воскликнул Генри в День профессиональной ориентации, который проводился в школе в апреле, а Билл пришел в галстуке; и еще до конца дня галстук с него сдернули и повесили на дерево, растущее на Картер-стрит, далеко от школы).
Генри Бауэрс действительно ненавидел всех четверых, но мальчишка из Дерри, который занимал первую строчку в личном хитпараде ненависти Генри, до третьего июля не имел к Клубу неудачников ни малейшего отношения. Первая строка принадлежала Майклу Хэнлону, чернокожему мальчишке, который жил в четверти мили от фермы Бауэрса.
Отца Генри, Оскара Бауэрса по прозвищу Буч, совершенно справедливо считали полоумным. В ухудшении своего финансового, физического и душевного состояния он винил семью Хэнлонов вообще, а отца Майка в особенности. Буч обожал рассказывать своим немногим друзьям и единственному сыну о том, как Уилл Хэнлон засадил его в тюрьму округа, когда все его, Хэнлона, куры передохли.
— Чтобы ему выплатили страховку, понимаете. — Он оглядывал своих слушателей и его глаза сверкали драчливостью (только-посмейте-меня-перебить), как у капитана Билли Бонса в «Адмирале Бенбоу». — Некоторые из его друзей солгали, чтобы подтвердить его слова, и мне пришлось продать мой «меркурий».
— Кто солгал, папа? — спросил тогда восьмилетний Генри, негодуя из-за несправедливости, допущенной по отношению к отцу. Про себя он подумал, что найдет этих лжецов, когда вырастет, обмажет их медом, свяжет и посадит в муравейник, как в некоторых вестернах, которые показывали по субботам в кинотеатре «Бижу».
И поскольку его сын никогда не уставал слушать эту историю (хотя, если б Буча спросили, он бы заявил, что рассказывал все, как было), Бауэрс-старший заливал его уши ненавистью и жалобами на тяжелую судьбу. Он объяснял сыну, что все ниггеры глупые, но некоторые еще и хитрые, что в глубине души все они ненавидят белых мужчин и хотят вспахать «бороздку» белой женщины. Может, дело совсем не в
