Нико тут же снова ожил.
— Это правда? — спросил он.
Я кивнула.
И услышала, как он вздохнул — точно в воздушный шар горячего воздуха подкачали.
Я отвернулась, скрывая улыбку, и принялась раскладывать шоколадки, остывавшие на прилавке. От них исходил невинный аромат ванили и детства. Такие толстяки, как Нико, редко заводят друзей. Вечные прозвища, вроде «жиртреста» и «маменькиного сынка», еще более толстая, чем он, мамаша, которая только и делает, что с тревожным одобрением следит, как он ест…
«Ты вовсе не толстый, Нико. У тебя просто крупные кости. Ну вот и молодец! Умница!»
— Наверное, мне все-таки не стоило это есть, — сказал он наконец. — Мой врач говорит, что мне нужно урезать рацион.
Я удивленно подняла бровь.
— Да что он понимает?
Нико пожал плечами, и плоть у него на руках затряслась, как студень.
— Ты ведь хорошо себя чувствуешь? — спросила я.
Снова эта овечья улыбка.
— Да вроде бы. Но дело в том…
— В чем?
— Ну… в девушках. — Он покраснел. — То есть в том, кого девушки перед собой видят. Какого-то огромного жирного типа, верно? Вот я и подумал, что, если немного похудеть… подтянуться… тогда, может… В общем, ты понимаешь…
— Не такой уж ты и толстый, Нико. И тебе совершенно ни к чему меняться. Ты и так непременно кого-нибудь встретишь. Просто нужно немного подождать — и ты сам увидишь.
Он снова тяжко вздохнул.
— Ну так что ты возьмешь? — перешла я к делу.
— Пожалуй, коробку этого миндального печенья.
Я завязывала бант на коробке, когда в магазин вошла Алиса. Не могу сказать, зачем ему вообще нужен этот бант — мы оба прекрасно понимаем, что коробку он откроет задолго до того, как доберется домой, — но ему отчего-то страшно хочется, чтобы на коробке был огромный желтый бант, совершенно неуместный в его толстенных ручищах.
— Привет, Алиса, — сказала я. — Присядь пока. Я через минуту освобожусь.
Но подошла я к ней минут через пять. Алисе необходимо время. Она опасливо уставилась на Нико. Рядом с ней он казался просто великаном — причем голодным великаном. Однако сам Нико вдруг словно онемел. И весь затрясся — все его триста фунтов, — а потом покраснел так, что его широченная физиономия стала просто багровой.
— Нико, познакомься: это Алиса.
Она еле слышно прошелестела: «Привет».
Уж с этим-то справиться проще простого. Достаточно начертить ногтем на шелковистой бумаге, в которую завернута коробка с шоколадом, некий символ. И можете, если угодно, считать это случайностью, хотя, с другой стороны, это вполне может быть началом чего-то нового, поворотом пути, тропой, ведущей в иную жизнь…
Символ Ветра Перемен…
Алиса что-то шепчет, опускает глаза и — замечает коробку миндального печенья.
— Я его обожаю, — поясняет Нико. — Хотите попробовать? Ну хоть одну штучку?
Алиса уже начинает отрицательно мотать головой, но Нико вдруг кажется ей таким милым. И несмотря на его размеры, она чувствует в нем нечто детское, внушающее доверие, даже, пожалуй, некую его уязвимость. А в глазах его, как ей кажется, она читает почти… понимание.
— Всего одну, — снова предлагает он.
И знак, нацарапанный мною на крышке коробки, начинает светиться бледным светом — это Кролик- Луна, символ любви и плодовитости. И Алиса вместо своей обычной шоколадки застенчиво соглашается выпить чашку густого душистого мокко, к которой прилагается несколько миндальных печеньиц; а потом они уходят из кафе — одновременно (хотя и не совсем вместе) — и скрываются за пеленой ноябрьского дождя; и она несет в руке маленькую коробочку, а он — большую.
И я вижу, что Нико раскрывает над крошечной Алисой свой красный, немыслимой величины зонт с надписью «Merde, il pleut!».[41] И до меня издалека доносится чистый отзвук ее смеха, больше похожий на воспоминание, чем на нечто реальное. И я вижу, как они спускаются по булыжной мостовой, она шлепает прямо по лужам в своих огромных башмаках, а он торжественно несет нелепый зонт, стараясь защитить от дождя их обоих, и они похожи на героев мультфильма — на игрушечного медведя и гадкого утенка, странным образом объединившихся в какой-то новой сказке, собранной из разрозненных частей, и оказавшихся на пути к новым, неведомым и замечательным приключениям.
Три непринятых звонка от Тьерри и открытка от него с видом Музея естественной истории, в которой всего несколько слов: «Пещерная женщина! Включи же наконец свой мобильник!» Я рассмеялась, но как-то безрадостно: я не разделяю страсти Тьерри к техническим новшествам и после нескольких безуспешных попыток послать ему эсэмэску попросту спрятала мобильник в ящик кухонного стола.
Через некоторое время он позвонил мне и сообщил, что, видимо, не сумеет приехать домой в этот уик-энд, но непременно приедет на следующей неделе. А я, пожалуй, даже некоторое облегчение испытала. Теперь у меня будет время не только привести все в порядок, но и сделать необходимые запасы, а также постараться привыкнуть к новому облику своего магазина, к новым покупателям и новым обстоятельствам.
Нико и Алиса и сегодня тоже заходили. Алиса купила маленькую коробочку шоколадной помадки — очень маленькую, но все конфеты она съела сама; а Нико — килограмм миндального печенья.
— Мне всегда мало этих твоих вкусных штучек, — сказал он. — Ты, главное, не переставай их делать, ладно, Янна?
Я не сумела сдержать улыбку. Они с Алисой уселись за столик перед входом в магазин, она пила мокко, а он — горячий шоколад со сливками и алтеем; мы с Зози делали вид, что ничего не замечаем, и старались даже из кухни не выходить, пока не появлялся очередной покупатель. Розетт, вытащив свой альбом, рисовала в нем улыбающихся обезьянок с длинными хвостами и раскрашивала их карандашами всех цветов, какие имелись у нее в коробке.
— Слушай, а здорово у тебя получилось! — сказал ей Нико, когда она вручила ему изображение толстой фиолетовой обезьянки, поедающей кокос— Ты, наверное, обезьян любишь, да?
И он скорчил такую замечательную, совершенно обезьянью рожу, что Розетт хрипло, по-вороньи, рассмеялась и выдохнула: «Еще!» Я заметила, что она теперь вообще гораздо чаще смеется. И не только в моем обществе, но и с Нико, с Анук, с Зози — возможно, когда через неделю Тьерри в очередной раз к нам заедет, у нее и с ним общение начнет лучше получаться.
Алиса тоже засмеялась. Она, кстати, нравится Розетт больше всех, возможно, потому, что она такая хрупкая, маленькая, кажется почти ребенком в своем коротеньком платьице из набивной материи и бледно- голубом пальтишке. А может, потому, что Алиса крайне редко говорит что-то, даже в обществе Нико она больше помалкивает, хотя Нико, разумеется, вполне способен говорить и за двоих.
— Твоя обезьянка очень на Нико похожа, — сказала Алиса, наклоняясь к Розетт.
Со взрослыми она разговаривает неохотно и еле слышно. А с Розетт совершенно преображается — говорит с разными интонациями, шутит, подражает кому-то, и Розетт отвечает ей сияющей улыбкой.
