немножко похожи на мою рентгенограмму, если не игнорировать кости, — может быть, я именно потому никогда особенно не рвался наружу, что подсознательно не хотел быть похожим на ограниченно ценных хотя бы внешне?
Чушь. Глупые мысли нуждаются в пресечении — мы с братом всегда были, есть и будем одним целым: Нбонг-2А-Мбонгом. По мне бежит его кровь; мы дышим одним воздухом, прекрасно ладим и дополняем друг друга. Когда один из нас бодрствует, другой спит. В сущности, мы один постоянно готовый к употреблению специалист — в свое время было признано целесообразным не разделять нас по специальностям. Никогда ничего не имел против. Мне нравится моя работа.
Анализируя планету, корабль транслирует картинку за картинкой, переводя язык уравнений в графическую п-мерную форму. Человеку — если он не Ульв-ди-Улан — неудобно работать с цифрами, его мышление аналоговое.
Каждая планета неповторима, каждая нуждается в очистке по-своему. Штатные методы гибки, и довольно часто автоном-очистители самостоятельно справляются со своей задачей. Это — рутина. Но иногда требуется мое или брата вмешательство, и тогда мы испытываем высокое наслаждение художника — там поправить, тут убрать, здесь добавить мазок… Бескислородные миры, ледяные миры, горячие планеты без твердой коры… (Одна такая планета стала нашим шедевром: мы сконденсировали водяной пар — теперь там на дне рудники, города под куполами, космодром, и из толщи кипящего океана выскакивают к звездам ошпаренные звездолеты.) Скучнее всего, когда на планете есть жизнь: как правило, в этом случае вполне пригодны штатные методы очистки — остается только болтаться на орбите и ждать результата.
Судя по сообщениям автоном-очистителей, первая серия легла удачно. Корабль идет над океаном и спрашивает, не пора ли начать выращивать вторую серию очистных бомб. Пожалуй, чуть торопится.
«Ладно, — шучу, — можешь нести свои яйца. Разрешаю даже кудахтать, только тихо».
Кудахчет. С юмором у него туговато…
Тем временем ограниченно ценный перестает чесаться и пытается сесть.
— Уже согрелся? — спрашиваю я губами брата. «Какое там…» — это у него в мыслях.
— Какое там… В-вв-в-в…
Серое вещество у ограниченно ценного неотделимо от речевого центра. Что думает, то и болтает. Вполне мог бы промолчать — знает ведь, что я понимаю его без слов. Примитивен.
К тому времени, когда Парис привел полицию, Леон окончательно извелся. Мало было битого стекла, мало было известия о помолвке Филисы — в довершение несчастий вернулась Хлоя, слегка охрипшая, но еще пол ная сил и гнева, и оба пасынка — Сильф и Дафнис — были, конечно, тут как тут — стояли хитрыми скромниками в уголочке, боясь попасть под горячую руку, ковыряли в носу и с тайным восторгом наблюдали за тем, как мать делает из отчима драконий помет. Солнце уже давно поднялось выше деревьев. Умнейший по-прежнему дремал на припеке, Хлоя не сомневалась в том, что окно разбил сам Леон, чтобы досадить жене, нахи-хикавшиеся близнецы мало-помалу начали позевывать, потом им надоело это занятие и они ушли, а Леон и этого не мог сделать: воспитанный муж не станет противиться жене на людях, а покорно выслушает все, что та намерена ему сообщить. Вокруг дома собрались соседи и, привлеченные криками Хлои, подходили еще, издали таращили глаза на посапывающего Умнейшего, некоторые заглядывали в разбитое окно, щупали осколки и, сокрушенно качая головами, пытались вставить утешительное словцо. Общее настроение складывалось скорее в пользу Леона, слушатели явно одобряли его стоицизм, но от этого было не легче.
То, что в голове Леона прочно поселился низкий одуряющий гул, не пугало — к этому он привык. Пугали запретные мысли, изредка проскакивающие сквозь завесу гула. Побить Хлою? Давно пора, честно говоря. Научить уважать мужчину, пусть он и менее ценен, нежели женщина. Но тогда придется уходить из деревни, Хранительница на этот счет строга. Осудят общим сходом — и уйдешь, никуда не денешься, станешь изгоем и, хоть не пропадешь с голоду и рано или поздно найдешь деревню, готовую тебя принять, Филису уже никогда не увидишь.
Еще того хуже — убить… Леон весь вспотел от этой мысли. Он прекрасно помнил облаву, случившуюся несколько лет назад, сам в ней участвовал — убийцу из какой-то отдаленной деревни, человека агрессивного, явно больного, и, по убеждению лекарей-шептунов, больного неизлечимо, много дней гнали по лесу, пытаясь оттеснить в болота и в конце концов загнали в горы, к яйцеедам. Те хорошо помогали — лишь благодаря их умению ползать по скалам всего только трое охотников из облавы сорвалось с круч, а могло быть много больше. В конце концов убийцу удалось загнать на скальную стену над пропастью; он был сильный человек, этот убийца, — висел на крошечных выступах день, другой и лишь на третий разжал руки…
Случай был редчайшим и всколыхнул всю округу. Бабки и прабабки не могли припомнить такого, — человек не должен убивать человека! Тогда, во время безумной гонки по горам, убийца не раз и не два невольно подставлял себя под выстрелы духовых трубок. Потея, Леон пугался. Разгоряченный погоней, он один раз чуть было не плюнул отравленной стрелкой в бугристую, напружиненную спину, мелькнувшую меж валунов. Чуть-чуть он сам не стал убийцей. Если бы преследуемый не оглянулся в тот момент — стал бы. И был бы отдан шептунам для излечения. Ужасала мысль: наверно, он всё же не такой, как все…
Излечившись — убил бы себя сам. Уколол бы шею стрелкой. Человек и без того слишком часто умирает раньше желаемого срока, чтобы допустить самую мысль о смерти от человеческих рук. Бывает, неосторожного охотника убивает дракон, но дракон — он дракон и есть, его едят, и он вправе не соглашаться с этим. Человек не дракон Убийца человека — сам не человек и не должен жить.
Полицейских было двое. Одного из них Леон узнал сразу — им оказался Брюхоногий Полидевк, в прошлом лучший стрелок и гордость деревни, когда-то обучивший Леона своему искусству, неизменный победитель стрелковых состязаний, но охотник все же неважный и шептун никакой. Покрытая затейливой резьбой желтоватая кость, торчавшая у него от левого плеча до локтя, свидетельствовала о непредвиденной встрече с драконом, чем и окончилась охотничья карьера Полидевка, тогда еще не Брюхоногого. Настоящий охотник умеет ходить по лесу и спящего дракона чует за версту. Что бы там ни говорили, а дракон — чудище по преимуществу травоядное, ну разве что иногда слизнет с ветки задремавшую птицу-свинью, так что Полидевк остался жив, потеряв руку лишь по собственной неосмотрительности. С тех пор он перестал ходить в лес, отрастил колыхающееся чрево, став похожим на неплотно набитый мешок на толстых ногах, сделался лучшим в округе, хотя и единственным, резчиком по собственной кости и вскоре перешел йа спокойную работу полицейского. О Брю-хоногом Полидевке было известно, что он большой лю битель Тихой Радости и терпеть не может, когда его называют просто Брюхоногом. Второй полицейский имел унылый вислый нос, был высок, тощ, сутул и откликался на имя Адонис.
— Леон! — закричал Брюхоногий Полидевк еще с порога, отчего Умнейший вздрогнул, приподнял одно веко и снова опустил его. — Ты?! Рад, рад видеть. Ну, что тут у тебя?
Леон объяснил что.
— Ага, ага, — покивал Полидевк. — Значит, правда. А я-то, признаться, думал, напутали что-то. Где ж это видано, чтобы стекла били? А чем? Вот этим? Дай-ка, дай-ка посмотреть… Ага, ага. Ну вот что я тебе скажу: правильно ты сделал, что нас позвал… — полицейские переглянулись. — Отойди-ка пока в сторонку, не мешай, а угощать после будешь. Мы это дело враз…
Леон отошел в сторонку. Он совсем не был уверен в том, что поступил правильно, позволив Парису привести полицию. Сразу было видно, что полицейские взялись не за свое дело, и сквозившая в их действиях растерянность, плохо скрытая за многозначительностью, подтверждала это как нельзя лучше. Впрочем, оба старались не ударить в грязь лицом. Честно говоря, Леон не удивился бы, если бы полицейские вежливо уклонились от расследования — в каждой деревне их кормят и поят вовсе не за это (хотя они и сами прокормились бы расчудесно). Всей работы — быть арбитрами в спорах и судьями в состязаниях. Ну, еще распоряжаться, если где пожар или какое другое бедствие. Только-то. Самая никчемная должность — для калек или лентяев без честолюбия.
Посовещавшись шепотом, оба полицейских приступили к осмотру места преступления. Для начала Адонис полез с ногами на кровать, вызвав истеричную брань Хлои, разбудившую Умнейшего, и, внимательно осмотрев уцелевшие в раме осколки, глубокомысленно покряхтел. Брюхоногий Полидевк, выудив из смятой постели тонкую стеклянную занозу, наколол палец, пососал его и высказал мнение, что
