Квинт Лутаций Катулл Цезарь был одним из тех сенаторов старой закалки, которые отказывались одевать золотое кольцо в знак сенаторства; вместо него он носил древнее железное кольцо – спутник обычного гражданина. Когда он величественно ткнул рукой в людей, заполнивших шатер, на его указательном пальце сверкнул простой металл. Присутствующих это впечатлило больше, чем блеск золота.
– Оставьте нас, – обратился к ним Катулл. – Подождите снаружи. Я хочу поговорить с Луцием Корнелием наедине.
Центурионы повернулись и вышли, за ними последовали солдатские трибуны, личное сопровождение Катулла и старшие легаты. Когда Катулл и Сулла остались одни, Катулл тяжело опустился в кресло.
Он находился в безвыходном положении, и знал это. Гордыня привела его к Афесису; не гордость за Рим или за армию, а гордыня, которая сначала побудила его поклясться, что ни один германец не ступит на землю Италии – а теперь заставляла стоять на своем до конца. Чем дальше поднимался он по долине, тем отчетливей понимал, что ошибся. Однако гордыня не позволяла ему открыто признать свою неправоту. Чем выше он поднимался в горы – тем ниже падал его дух. Дойдя до Тридентума, он вспомнил о Фермопилах – хотя, конечно, ничто здесь не напоминало Фермопилы – и принял решение сложить здесь голову, спасая тем самым свою гордыню. Он превратит Тридентум в Фермопилы! Гибель в бою с превосходящими силами противника… Гонец, сообщи в Рим, что здесь мы полегли, послушные приказу! Какой торжественный момент, а затем – памятник, поклонение, бессмертие.
Появление кимвров укрепило его решимость, однако тут вмешался Сулла – и всему конец. Катулл и сам заметил террасы, образовавшие гигантскую лестницу на зеленых склонах гор и понимал, что кимвры без труда обойдут римскую армию. Отвесных скал не имелось – всего лишь узкая речная долина, неудобная для развертывания армии, поскольку склоны уходили слишком резко вверх, что лишало возможности любого, даже простейшего, маневра.
Чего он не мог себе представить – это как выпутаться из этой истории, не потеряв лица. Поэтому поначалу мятеж Суллы показался ему выходом: теперь Катулл мог бы все свалить на Суллу, предать зачинщиков суду за измену – всех, начиная с Суллы и кончая последним центурионом. Однако эта мысль тешила его всего несколько минут, поскольку он сообразил: мятеж – это, конечно, преступление серьезное, особенно в военное время, но когда в этом мятеже он один оказался против всех командиров /ни один не поддержал его, ни один не воспротивился мятежу/, в глазах Рима он предстал бы не в лучшем свете. Если бы не Арозио! Если бы Сципион и Маллий Максим не опозорили звание командующего в глазах народа!.. Нет, обвиняя мятежников, он сам и пострадает, тогда – конец карьере, а, может, и жизни. Ведь в суде, где разбирают дела о государственной измене, председательствует Сатурнин!
Постепенно Квинт Лутаций Катулл немного пришел в себя и расслабился:
– Я не хочу больше слышать о мятеже, Луций Корнелий. Зачем вы сделали это прилюдно? Пришли бы ко мне лично… И мы решили бы все проблемы наедине.
– Не думаю, Квинт Лутаций, – резко ответил Сулла. – Если бы я пришел к вам один, вы посоветовали бы мне заняться своими делами. Вам необходим был урок.
Катулл стиснул зубы; он презирал себя.
– Вы слишком долго служили у Гая Мария. Такое поведение недостойно патриция.
Сулла так сильно хлопнул по коже доспехов, что зазвенели металлические подвески.
– О, ради богов, забудьте давнюю ненависть. Квинт Лутаций! Тошнит меня от этого! Прежде чем высказываться о главнокомандующем, позвольте напомнить вам: в том, что касается армии, он подобен александрийскому светильнику – одного такого хватит, чтобы осветить весь дом! Вы – такой же военный как и я! Разница в том, что я-то изучал эти науки при свете такого светильника!
– Этого человека переоценивают! – процедил Катулл.
– Вовсе нет! Можете скрипеть зубами, сколько угодно, но Гай Марий – воистину Первый Человек в Риме! Пусть он и из Арпинума родом.
– Удивляюсь я, что вы так его поддерживаете. Но обещаю, Луций Корнелий, я никогда не забуду этого.
– Не сомневаюсь, – с усмешкой ответил Сулла.
– Советую вам, Луций Корнелий, изменить свою позицию в ближайшие же годы. Иначе вы не станете претором, а тем более консулом!
– Спасибо за откровенность, – живо откликнулся Сулла. – Но с чего вы это взяли? Однажды вы придете ко мне за поддержкой… – Сулла хитро посмотрел на Цезаря. – Однажды – и вы это знаете сами – я стану Первым Человеком. Самым высоким деревом в мире. Как Гай Марий. У таких высоких деревьев есть особенность – их никто не срубает. Если они и падают – значит сгнили изнутри.
Катулл не ответил, поэтому Сулла привстал с кресла и наклонился, чтобы плеснуть себе немного вина.
– Теперь, что касается мятежа. Не надейтесь, что вам удастся изобразить нас преступниками.
– Я совершенно не знаю вас, Луций Корнелий, но за последние пару месяцев я получил достаточное представление о вас, чтобы понять, что вы привыкли и умеете делать все по-своему. – Катулл рассматривал свое сенаторское кольцо, будто мог почерпнуть там вдохновение. – О мятеже и речи не будет, – он шумно сглотнул. – Я издам приказ поворачивать назад. Но – на одном условии: слово «мятеж» я не желаю больше слышать.
– В интересах и от имени армии я принимаю это условие.
– Я хотел бы лично отдать приказ об отступлении. После чего… Полагаю, у вас уже есть план действий?
– Конечно, необходимо, чтобы вы сами отдали приказ, Квинт Лутаций. Для людей, что ожидают нас снаружи, это важно. План же действий у меня есть. Он – прост. На рассвете армия соберется и покинет это место – как можно быстрее. Все должны быть на этом берегу, к югу от Тридентума, еще до восхода солнца. Самниты расположены к мосту ближе всего и поэтому будут его охранять, пока все не пройдут. Они переправятся последними. Затем мне потребуются люди, которые хорошо разбираются в мостах, так как сразу после отступления самнитов мост должен рухнуть. К сожалению, он стоит на каменных столбах, которые не так просто разрушить. Так что германцы рано или поздно его восстановят. Однако, мастеров у
