благородной сединой в черных волосах, в меру упитанный, аккуратно подстриженный, в серенькой, в полоску, рубашке с короткими рукавами, в легких, песочного цвета брюках; на ногах — кожаные летние туфли со множеством пряжек и застежек. Только руки и могли выдать в нем очень состоятельного человека — золотые массивные часы и два крупных перстня с дорогими камнями.
Но все заработано честным многолетним трудом, до сих пор на богатство и положение Мамеда и руководимой им корпорации никто не покушался. А этот Кашалот, наглый русский рэкетир, становится поперек дороги. И если предупреждения на него не подействуют, если разум у него уже помутился от легкого богатства, то придется в самом деле поднять на воздух или его дом, или машину, или яхту — это зависит от того, где Кашалот будет в данный момент находиться.
А жаль. Если бы объединились Мамед с Кашалотом… М-м-м… Весь город был бы у их ног. Весь!
— Кто дал сведения по Кашалоту? — спросил Мамед Гейдара Резаного.
— У меня есть надежный человек, шеф. Из ближайшего его окружения. Знает бизнес Кушнарева, его боевиков, любовниц. И про кота вот узнал.
Резаный при последних словах улыбнулся — его, как и всех остальных, забавляла эта история с золотыми кошачьими зубами.
Улыбка исказила лицо Резаного: шрам на левой его щеке дернулся, змейкой-судорогой побежал вниз, к шее. Года три уже прошло, как полоснули Гейдара ножом в ночной пьяной драке у ресторана, пора бы шраму окончательно зарубцеваться, разгладиться на лице, не напоминать о себе, но задет нерв, увы…
— Вот и поработай с этим человеком, — решил Мамед. — Сделайте Кашалоту подарок от «Горного гнезда». С посланием. Чтобы он все же понял, что к чему. А кошачьи эти зубы мне потом покажите. Интересно взглянуть.
Задушенного Спонсора с выломанными клыками кто-то повесил прямо на ручку двери офиса фирмы «Братан и K°».
Громадной булавкой, проколовшей коту живот, была пришпилена записка:
И чуть ниже, мелкими уже буквами, приписано.
Кашалот рвал и метал.
Напился.
Целовал мертвого Спонсора.
Грозил Правому берегу — предупреждение, конечно же, пришло оттуда, от правобережных паханов. Возможно, от Меченого. Или от Мамеда.
А может, это сделал Лоб…
Они все об этом очень пожалеют.
Он, Кашалот, за Спонсора жестоко отомстит.
…Наутро, протрезвев, Борис Григорьевич велел Надежде сшить для своего любимца похоронную одежду — тельняшку. Спонсор, как-никак, любил ходить с ними на яхте.
На яхте же и еще на двух плоскодонках Кашалот и горюющая с ним братва отплыли на середину городского водохранилища.
Светило солнце, стоял полный штиль, кричали чайки.
— Он любил море, — сказал Кашалот трагическим голосом. — Любил яхту и солнце. И нас с Надеждой. И пусть мой любимый кот будет похоронен как моряк. Он это заслужил. А прощальным салютом станет стрельба шампанским. Прощай, дружище!
«Моряк» в наскоро сшитой тельняшке булькнул в воду — привязанный к шее кирпич помог ему быстро добраться до самого дна.
Захлопали в тот же миг бутылки с шампанским: дюжина сильных хлопков, не меньше, известила небесную канцелярию о том, что еще одно живое существо покинуло бренную землю, а разлетевшиеся в разные стороны пробки напугали чаек…
— Я отомщу за тебя, дружище, — сказал Кашалот поднявшимся со дна пузырькам воздуха. — Я сам, лично, буду рвать зубы тем, кто надругался над тобой. Два… нет, три зуба за каждый твой клык! И за то, что ты так и не успел трахнуть ни Матильду, ни Джину, ни даже Маню! Отдыхай, морячок. А мы еще поживем, мы еще повоюем. Мы обязательно им отомстим! Так, братва?
— Та-а-а-а-к! Любо, ше-е-е-ф! Натянем им глаз на жо-опу! — заревела поддавшая уже и оттого веселая братва. Считать ребра недругам и непокорным — что еще приятнее может быть для бандита?!
Но ближайшие — Рыло, Колорадский Жук и Мосол — старались сохранять скорбные, как у шефа, физиономии. Они понимали момент.
Девки-продавщицы плакали навзрыд: им было жалко Спонсора — ласковый и красивый был кот. И жениться даже не успел. Погиб за торговое опасное дело.
Поминали кота до захода солнца.
Плоскодонки с подручными Кашалота прибились к берегу. А сам Борис Григорич остался на яхте с девахами — Надькой и Светланой. И малость их потешил в каюте.
За себя и за того парня. То есть за Спонсора.
Царство тебе небесное, девственник!
Через несколько дней начальник уголовного розыска Заводского района капитан милиции Мерзляков со всей ответственностью доложил кормильцу, что Спонсора порешил Гейдар Резаный по наводке какого-то местного, купленного им помощника-шалопая. Он же, Резаный, и золотые клыки коту рвал, еще на живом, плоскогубцами…
Сообщил об этом агент, обретающийся, в свою очередь, в районе гостиницы «Придонье», человек надежный, зря деньги получать не будет.
— Ну что ж… — только и сказал Кашалот, но капитан Мерзляков понял, что дни Гейдара Резаного сочтены. Как только появится у него, Кашалота, надежный исполнитель, Резаный отправится к своему Аллаху с отчетом о грехах.
Ему будет о чем рассказать. И о чем пожалеть.
Глава 11
ПОЕДИНОК
Деньги, полученные от продажи апельсинов Джабы Махарадзе, кончились быстро. Да и что там им каждому досталось — Койоту с отцом да Володе с Жориком. Поделили барыш честно, поровну. В неделю и спустили. Погуляли славно, даже в дешевый местный ресторан завалились, погудели.
А поутру, как водится, проснулись…
Койот ночевал у Маринки. Из ресторана явился к ней на такси, с коньяком и шампанским, с конфетами и цветами. Был он пьян, но не очень, в кабаке больше налегал на закуску — соскучился по хорошей еде. Требовал у обслуживающего их официанта самое лучшее, что было на кухне: лангеты, икру, балык, виноград… Ел за троих, понимал, что в следующий раз такое изобилие будет не скоро, если вообще будет. Положил было пару больших и сочных груш в карман (Костику), потом передумал и груши съел. Не принято ведь, вспомнил, из ресторанов ничего уносить. Это считается дурным тоном, жлобством. Да и официант заметил, хмыкнул.
Морда. Ему ведь все останется, что они не выпьют и не съедят. А блюда вон у Жорика с отцом нетронутые стоят, они все больше на водку и минералку налегали.
— С собой, шеф! — как можно небрежнее велел Койот официанту. — Сделай пакет.
— Понял. Что именно?
Официант — пучеглазый, с наглой рожей малый застыл в плебейском полупоклоне. Ишь, харя, за лишнюю десятку готов сопли тебе вытирать.
