маневрирования нет. Поэтому помолчи и перестань отрывать меня от дела.
Стыковка действительно вышла довольно грубой. К тому времени когда мы очутились внутри космического корабля, я уже был рад снова испытать прелести свободного падения. Тошнота при перегрузках ничуть не лучше тошноты от невесомости. Но состояние свободного падения продолжалось не более пяти минут.
Те три парня, что должны были возвращаться на «Деянии», в ту минуту, когда мы с Даком вплыли в шлюз корабля, уже были там.
Дальше все смешалось в моей памяти. Уверен, что по натуре я настоящий жук-землеед, так как совершенно теряю ориентацию, когда разница между полом и потолком исчезает. Кто-то крикнул:
— А где он?
Ему ответил Дак:
— Тут.
Тот же голос воскликнул:
— Вот этот? — таким тоном, будто он глазам не верил.
— Он, он, — отозвался Дак, — только он в гриме. Да ты не беспокойся, все будет в порядке. Помоги мне заложить его в «давильню».
Чья-то рука схватила меня за кисть и потащила по узкому коридору в одну из кают. Вдоль стены, почти впритык к ней, стояли две койки для перегрузок, иначе именуемые «давильнями» — похожие на ванны сосуды с равномерным распределением давления, применяемые при больших ускорениях на кораблях дальнего радиуса действия. Я-то их раньше никогда в натуре не видел, но в пьесе «Нашествие на Землю» у нас были довольно приличные макеты.
На стенке, прямо над койками, была выведена по трафарету надпись: «ВНИМАНИЕ! ПРИ ПЕРЕГРУЗКАХ БОЛЬШЕ ДВУХ G ОБЯЗАТЕЛЕН АНТИПЕРЕГРУЗОЧНЫЙ КОСТЮМ. ПРИКАЗ…»
В эту минуту меня развернуло вокруг собственной оси, надпись исчезла из поля зрения до того, как я успел ее дочитать, и тут же кто-то впихнул меня в «давильню». Дак и другой парень привязали меня ремнями безопасности, и вдруг где-то совсем рядом страшно завыла сирена. Она выла несколько секунд, потом ее сменил рев человеческого голоса:
— ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ТРИ МИНУТЫ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ТРИ МИНУТЫ!
Сквозь этот шум я слышал, как Дак требовательно выспрашивал кого-то:
— Проектор подготовлен? Пленки доставлены?
— Конечно, конечно.
— Где шприц? — Дак проплыл надо мной и сказал: — Слушай, старина, мы сделаем тебе укол. Ничего такого в нем нет. Туда входит нульграв и стимулятор, потому как тебе придется пободрствовать и начать учить свою роль. У тебя сначала появится жжение в глазах, да еще, может, чесаться начнешь, а больше тебе ничего не грозит.
— Подождите, Дак, я…
— Времени нет. Мне еще надлежит раскочегарить эту стальную коробку. — Он оттолкнулся и исчез за дверью раньше, чем я успел ему возразить. Его помощник закатал мне левый рукав и прижал инъекционный пистолет к коже, так что я получил дозу, даже не успев опомниться. Потом исчез и помощник. Вой сирены вновь уступил место голосу:
— ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ДВОЙНОЕ УСКОРЕНИЕ! ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ!
Я попытался оглядеться, но наркотик затуманил мне зрение.
Глазные яблоки начали гореть, заныли зубы, возникло непреодолимое желание почесать спину. Однако ремни безопасности не оставили мне даже надежды добраться до нужного места, что, вероятно, спасло мою руку от перелома в момент начала перегрузок. Снова прекратился вой сирены, и на этот раз раздался уверенный баритон Дака:
— Последнее предупреждение! Двойное ускорение. Через минуту! Всем бросить заниматься чепухой и устроиться поудобнее на своих жирных задницах! Мы отправляемся!
На этот раз вместо воя сирены послышалась запись «К звездам» Акрезиана, опус 61, си-мажор. Это была весьма спорная версия Лондонского симфонического, где в четырнадцатом цикле все заглушается тимпанами.
В моем состоянии — измученный, замороченный, да еще напичканный наркотиком — музыка не вызывала особых эмоций ведь пописав в реку, трудно ждать наводнения.
Тут в каюту вплыла русалка. Конечно, чешуйчатого хвоста у нее не было, но это отнюдь не мешало ей походить на русалку. Когда мои глаза стали видеть получше, я обнаружил, что она отнюдь не дурна, с весьма пышной грудью, одета в шорты и безрукавку. А то, как она вплыла в каюту головой вперед, выдавало наличие у нее достаточного опыта пребывания в невесомости. Она взглянула на меня без улыбки, улеглась в другую «давильню» и крепко уцепилась за подлокотники — возиться с ремнями безопасности она не стала.
Музыка поднялась крещендо, и я почувствовал, что становлюсь тяжелее.
Вообще-то двойная сила тяжести не столь ужасна, особенно когда лежишь в гидравлической койке.
Пленка обивки «давильни» постепенно натягивается, охватывает вас и обтягивает каждый квадратный дюйм вашего тела, как бы поддерживая его на весу. Я чувствовал себя все тяжелее, труднее стало дышать.
Мне, разумеется, приходилось слышать про пилотов, выдерживающих десятикратные перегрузки и тем самым разрушающих себя, я не сомневаюсь в правдивости этих рассказов, но двойная перегрузка, перенесенная в «давильне» просто расслабляет и делает неспособным к движению.
Прошло какое-то время, прежде чем я обнаружил, что громкоговоритель на потолке обращается непосредственно ко мне:
— Лоренцо! Как себя чувствуешь, приятель?
— Ничего. — Усилие вызвало одышку. — Как долго будет продолжаться это безобразие?
— Примерно пару суток. — Должно быть, я застонал, так как Дак расхохотался: — Не дрейфь, приятель! Мой первый полет на Марс продолжался тридцать пять недель и каждая минута этого времени — в свободном полете по эллиптической орбите. Ты-то будешь прохлаждаться вроде бы в номере люкс, при жалких двух силах тяжести, всего пару дней, да еще с отдыхом в виде одного g при торможении. Да с тебя, счастливчика, деньги за это брать надо!
Я начал было излагать ему в отборных идиоматических выражениях, присущих сборищам любителей «травки», что я думаю о его юморе, да вовремя вспомнил о присутствии дамы. Мой папаша говаривал мне, что женщина может извинить все что угодно, включая изнасилование, но никогда не прощает непечатных выражений. Лучшая половина рода человеческого очень чувствительна к символике, что весьма странно, учитывая практичность женщин во всех других отношениях.
Во всяком случае, я никогда не позволяю себе произносить неприличные слова, если нахожусь в пределах слышимости дамских ушей, не позволяю с тех пор, как получил по губам тыльной стороной могучей папашиной руки. Да уж, папаша мог дать десяток очков вперед самому профессору Павлову по части воспитания условных рефлексов.
Дак опять заговорил:
— Пенни! Ты тут, милочка?
— Да, капитан, — ответила лежавшая рядом со мной.
— Ладно, тогда посади-ка его за домашние уроки. Я подгребу к вам, как только заставлю эту консервную банку катиться в нужном направлении.
— Слушаю, капитан. — Она повернула лицо ко мне и сказала глубоким, чуть хриплым контральто: — Доктор Капек советует вам расслабиться и несколько часов посмотреть кино. Я же буду отвечать на вопросы, которые у вас могут возникнуть.
Я вздохнул:
— Наконец-то появился кто-то, готовый отвечать на вопросы.
Она промолчала, с некоторым усилием протянула руку и повернула выключатель. Свет в каюте погас, раздался шум, и перед моими глазами возникло стереоскопическое изображение. Фигуру в центре его я
