Услышав такую новость, капитан сначала меня расцеловал, а потом мы с ним напились до чертиков, естественно, за его счет.
Выйдя из Кадиса, мы нигде не останавливались до самого Лиссабона, даже не набирали питьевую воду. На последних днях пути матросы стали роптать – вода несвежая, да и той вдосталь не дают. В Лиссабон пришли с сухими цистернами и пересохшими глотками. Нет воды – и сварить пищу не на чем, да и солонина в рот не лезет.
Ошвартовались, и О’Брайен на радостях избавления от «черной смерти» разрешил команде отдыхать три дня. Матросы ринулись в припортовые кабаки промочить горло. На судне осталось только несколько человек вахтенных, что с завистью глядели в спины уходящих на берег.
Я последовал примеру матросов, отошел от порта подальше, где трактирчики поприличнее. Заказал мадеры, жареного каплуна с картофелем, фруктов. Поскольку португальского не знал, объяснялся на смеси английского с итальянским. Когда я уже насытился и выпил, принесли фрукты. Давненько я такого не встречал – ананас, нарезанный кольцами, мандарины, здоровенная кисть винограда. Немного передохнув, я отдал должное фруктам.
Такого обильного и вкусного стола я в Европе еще не видел. Славно посидел, да и счет был невелик. Поистине, Португалия мне начинала нравиться. Дали брюху повеселиться, пора и честь знать.
Я направился на корабль, с интересом поглядывая по сторонам. Недалеко от порта, проходя мимо таверны, я чуть не споткнулся о вылетевшее из дверей тело. Хотел переступить, пригляделся – да это же матрос с нашей каракки. Я одним махом заскочил на ступеньки и ногой открыл дверь, рука лежала на шпаге. С ходу определить, что здесь творилось, было невозможно: мелькали кулаки и ноги, летали табуретки, билась посуда, валялись столы с остатками еды. Одеты все приблизительно одинаково, кто кого бьет – непонятно. Я вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок. После оглушительного грохота наступила тишина. Я прошел в середину зала, ткнул пальцем в грудь одного из матросов каракки:
– Внятно и четко – кто, кого и за что?
Тот прошепелявил непонятное разбитыми в кровь губами. Сбоку услужливо подскочил владелец таверны:
– Выпили ребята, что-то не поделили с французами, вот – поглядите – посуду побили, ущерб какой?! – Он принял меня за офицера с каракки.
– Так, всем людям О’Брайена – бегом на судно. Кто не может идти – несите, здесь никого не бросать. – Я обернулся к хозяину: – Что они должны?
Тот долго загибал пальцы:
– Тарелки, кружки, за вино, жареные отбивные…
Я прервал:
– Сколько?
Глазки трактирщика забегали:
– Два золотых эскудо.
Я достал из кошелька один золотой и бросил хозяину. Тот поймал на лету и, что-то бурча, удалился. Видно, шельма, как и все трактирщики.
Я вышел на улицу, наши матросы сбитою толпой шли к порту. Навстречу мне спешил альгвасил – аналог полицейского, с двумя помощниками. Вовремя убрались! Не хватало за драку угодить в местную кутузку. Спокойно подошел к судну. Перед матросами расхаживал О’Брайен. Разбитые носы и губы, порванная одежда и синяки не могли его не насторожить.
– Вот он, он заплатил и выгнал нас из таверны, он может подтвердить.
О’Брайен повернулся ко мне:
– Все уплачено? Иначе судно могут не выпустить из гавани, да еще и штраф наложат.
– Я все уладил, сэр.
– Отлично! Все на борт, бездельники. От вас только и жди пакостей. Больше никому в город не ходить, коли вести себя не умеете.
Мы вместе с ним поднялись на палубу.
– Сколько я вам должен?
– Один золотой, сэр.
О’Брайен расплатился.
– Ну, хоть мои накостыляли лягушатникам?
– Фифти-фифти, сэр!
– И за это еще один золотой? Дармоеды, даже не могли побить французов!
До конца погрузки больше ни один матрос не сошел на берег, кроме меня. И снова в море, слава Богу, без происшествий. Заходили в Матозиньюш, несколько дней простояли в Виго, пришли в Ла-Корунью. Здесь О’Брайен решил очистить от ракушек и водорослей обросшее за время плавания в теплых морях днище, оно тормозило ход.
Судно в порту вытащили на берег, положили на бок и занялись нудной очисткой подводной части корабля. Каракка выглядела, как выброшенный на берег кит. Предстояло пару недель вынужденного безделья. Я решил посетить местных врачей.
Расспросив коренных жителей, выяснил, что в Ла-Корунье практикует только один хирург; всяких травников, заговаривателей зубов, повитух я в расчет не брал. Найдя нужный дом, постучал.
Меня без расспросов впустили. В приемной за столом сидел вальяжный господин лет сорока, худощавый, загорелый, с шикарными усами, кончики которых были закручены вверх, и узенькой бородкой- эспаньолкой. На пальцах сверкали бриллиантами перстни. Похоже, практика у доктора была обширной.
Поздоровавшись, доктор сказал:
– На что жалуетесь?
– Я ни на что не жалуюсь, коллега.
Брови испанца вскинулись.
– Не имею чести знать, я не видел вас раньше в городе.
– Я не местный, хирург из России, наше судно пару недель будет доковаться, днище, видите ли, обросло. Решил зайти, познакомиться, может быть, взаимно поделиться опытом.
Сначала при моих словах о России у доктора стало недоуменное лицо – где, мол, это такое – Россия, а при словах «поделиться опытом» стало снисходительно-пренебрежительным.
«Ну как же, – явно думал он, – из далекой России приезжает неизвестно кто – поделиться опытом. Наверное, не знает ничего, захотел в Испании понахватать верхушек». – Все это явно читалось на лице доктора. Не хватает вам выдержки, коллега. Если по вашему лицу пациент может прочитать свой диагноз или прогноз, то надо учиться владеть эмоциями. Да, бывают пациенты, при взгляде на болячку которых хочется умыть руки и убежать из кабинета. Но ты – врач, и должен помогать больному, он ведь не выбирал свою болячку, а если ты любишь свою профессию и давал клятву Гиппократа, просто обязан приложить все силы, отбросив эмоции. Всего этого я, конечно, не сказал, иначе никакого контакта бы не получилось.
Пока пациентов не было, разговорились о методах лечения больных. По ходу разговора его снисходительность постепенно испарилась, он больше спрашивал, чем отвечал. И еще одна маленькая деталь – несколько его фраз меня удивили – такими же словами я наставлял семьдесят лет назад в Париже Амбруаза, молодого хирурга Божьей милостью.
– Скажите, коллега, вы не учились в Париже у мсье Амбруаза?
Испанец сильно удивился.
– Сеньор, вы знали Амбруаза?
– Да, приходилось.
– Это мой учитель, он преподавал хирургию в Парижском университете.
– Постойте, он же был королевским лекарем, пользовал двор.
– Да, да, так оно и было, и преподавал нам в Сорбонне. О, какая радостная встреча, просто удача – встретить ученика великого Амбруаза здесь, в Ла-Корунье, Богом забытом городке. Непременно мы должны отметить это событие, пойдемте.
Испанец взял меня за руку и потащил во дворик. Там стояла резная каменная беседка, увитая виноградом, и мраморный столик. Рядом журчал фонтанчик.
Слуга вынес вино в кувшине и фрукты. Испанец сам разлил вино по стаканам – признак уважения к
