трехпудового, как обещал Федя, не попадалось. Хариуса Федя бил только крупного, мелким пренебрегал.
– Становись! – сказал наконец Федя.
Передал Саше острогу, подбросил смолье в огонь, сел на корму, выровнял ход лодки.
Саша взял острогу, встал на Федино место, его охватил азарт охоты, он пытался овладеть собой – дрожащими руками в рыбу не попадешь.
Лодка медленно, неслышно подвигалась вперед, луч света падал на воду, Саша отчетливо видел дно: песок, камни, полегшие водоросли, раковины, листья… Но рыбы не было. Левой рукой Саша глубже надвинул кепку на лоб, Федя был прав – без козырька не обойтись. И вдруг луч наплыл на длинное тело тайменя. Рыба стояла на месте, будто растерялась, не понимала, что на нее надвинулось, только тихонько пошевеливала плавниками. Саша напрягся, неожиданно мелькнула мысль: «Если добуду этого тайменя, отправлю письмо». И тут же с силой ударил острогой. Зубцы с хрустом вошли в спину тайменя. Замутилась вода, задрожало ратовище в руках у Саши, он навалился на него, прижал рыбу ко дну.
– Все, выбрасывай! – тихо сказал Федя.
Саша вытянул острогу, на зубцах еще вздрагивал громадный таймень. Саша бросил его на дно лодки, в кучу уже бившейся там рыбы, вытащил острогу.
– Ладно будешь рыбу добывать, – сказал Федя.
В приметы Саша не верил. Но загаданное в лодке укрепило его решение. Со дня на день пойдет шуга, завтрашняя почта будет последней, и если он не отправит с ней письма, то все отложится до зимней дороги. А если отправит, то оно скоро дойдет до Москвы. И вдруг! Вдруг все-таки попадет на стол Сталина.
Саша аккуратно переписал письмо, заклеил конверт – «Москва, Кремль, товарищу Сталину», – наклеил марки. На следующий день пришла почтовая лодка. Почтальон увидел на конверте «заказное», предупредил: «Квитанцию зимой» (квитанции выписывались в Кежме), – бросил письмо в мешок, сел за весла.
И поплыло Сашино письмо вниз по Ангаре в Москву, в Кремль, к товарищу Сталину.
18
В декабре 1935 года пришла первая зимняя почта. И в тот же день Лидию Григорьевну Звягуро отправили в Красноярск. Прислали из Кежмы сани-розвальни, Саша положил в них оба ее старых чемодана, перевязанных веревкой, вернулся, взял на руки закутанного в теплый серый платок Тарасика.
– «На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук», – пошутил Саша.
Тарасик что-то зашептал тихонько…
– Ты что, Тарасик?
– Не встают мертвяки из гроба. Я видел, когда папка с мамкой померли. И на лодках не плавают. Брехал ты все.
И посмотрел на Сашу укоризненно.
Лариска стояла на крыльце, ревела в голос.
– Прекратите, Лариса, – сурово проговорила Лидия Григорьевна, – вы пугаете Тараса.
Лариска притихла, только всхлипывала, шмыгая носом и утираясь краем платка.
Лидия Григорьевна протянула Саше руку.
– До свидания, Саша, спасибо за то, что вы делали для меня.
– Что я для вас делал? – засмеялся Саша.
– Делали. Спасибо.
– Может быть, напишете с нового места?
Она усмехнулась, на ее некрасивом лице усмешка выглядела гримасой.
– Вряд ли придется. Спектакль только начинается.
Возчик тряхнул вожжами. Заскрипели полозья, розвальни тронулись, возчик шел рядом, потом присел на грядку, опять тряхнул вожжами, лошадь затрусила по мелко накатанной колее, Саша смотрел им вслед, сани удалялись и наконец скрылись в лесу. Лидия Григорьевна ни разу не обернулась. Не оглянулся и Тарасик.
Теперь Саша остался в Мозгове один.
Проводив Лидию Григорьевну, Саша вернулся домой и сел разбирать почту – писем и газет, посланных из Москвы еще летом и осенью, было много.
Мама писала, что зачетную книжку и шоферские права она нашла и сохранит до Сашиного приезда. Книги, которые просил Саша, выслала. Письмо было хорошее, Сашин расчет, что его просьба найти документы успокоит мать, оказался правильным. Варя писала, что поступила в строительный институт на вечернее отделение.
Несмотря на будничность и скупость таких сообщений в письмах мамы, в Вариных приписках было нечто ободряющее – жизнь продолжается, его документы целы, ждут его, шофером-то он сможет работать, из зачетной книжки видно, что он фактически закончил институт… Конечно, это бумажки, и, если его не освободят, они ему не понадобятся. И все же что-то официальное, вещественное, какие-то ниточки в будущее. Впрочем, могут пригодиться даже в лагере – не зашлют на лесоповал, а дадут работу по специальности. Ответа на письмо Сталину не было – раньше февраля-марта Саша его и не ждал.
Он опять отращивал бороду – для кого и к чему тут бриться? Несмотря на морозы, январь здесь хлящий, ходил на лыжах, пытался охотиться, хотя и безрезультатно.
Однажды ему встретились лыжники в красноармейских шлемах. Саша сошел с лыжни, уступая дорогу: он один, а их пятеро. Они тоже остановились.
– Здорово, отец!
Отцом они его назвали, наверно, из-за бороды.
– Здравствуйте. – Саша с интересом разглядывал красноармейцев. Красноармейцев Саша здесь никогда не видывал. Здоровые, молодые, краснощекие ребята с заиндевевшими бровями и ресницами, в шерстяных свитерах, ватных брюках, телогрейках с меховым воротником, валенках, обшитых снизу кожей и войлоком, меховых рукавицах, в утепленных шлемах с подшлемниками. За каждым короткие ручные нарты.
– Это какая деревня? – спросил первый красноармеец.
– Мозгова.
– Так, точно, Мозгова. Сколько до Кежмы?
– Двенадцать километров.
– Верно, – подтвердил лыжник, – так и должно быть.
– Вы откуда? – спросил Саша.
– Из Нижнеангарска. Про лыжный пробег Байкал – Баренцево море слышал?
– Нет.
– Газеты надо читать, отец, ты грамотный?
– Грамотный, – улыбнулся Саша.
– Грамотный, вот и почитай.
– Почитаю. Что у вас в нартах?
– Мешки спальные, имущество походное. Маршрут четыре тысячи километров.
Саша покачал головой.
– Много.
Лыжники стояли, опершись на палки, отдыхали.
– И давно идете?
– Месяц идем, Байкальский хребет подвел. Знаешь Байкальский хребет?
– Знаю.
Лыжник причмокнул губами.
– Крепкий орешек! Склоны крутые, кустарник непролазный, ветер ураганный, морозы, сам видишь, лютые. Взбирались по отрогам с лыжами в руках. А когда перебрались – тайга, лыжни нет, по целине шли, лыжню прокладывали…
– Досталось вам, – посочувствовал Саша.
– Не то слово! Главное – из графика выбились, опаздываем. В Кежме нас уже пять дней ждут. База наша там.
