– Неужели ты хотела войти? – спросила советница с запоздалым испугом. – В этом ужасном черном платье!
Маргарита рассмеялась и посмотрела на свое платье.
– Не волнуйся, Рейнгольд, у меня есть туалеты получше этого. – И, приподняв подол, она пожала плечами.
– Богом прошу тебя, дитя, не проводи ты постоянно рукой по волосам, как мальчик, – прервала ее бабушка. – Отвратительная привычка! И как это тебе пришла в голову безумная мысль остричь волосы?
– Я была вынуждена сделать это, бабушка, и признаюсь, даже всплакнула потихоньку. Но можно было прийти в отчаяние, когда, бывало, утром никак не заплетешь волос, а дядя Теобальд нетерпеливо бегает перед дверью, боясь опоздать на поезд или к почтовому дилижансу. Тогда в один прекрасный день, перед отъездом в Олимпию, я, недолго думая, схватила ножницы и остригла косы! Впрочем, не беспокойся, бабушка, мои волосы растут очень быстро, как сорная трава, и ты не успеешь оглянуться, как у меня опять будет приличная коса.
– Не так скоро, – сухо заметила старуха. – Безумие, настоящее безумие! – разразилась она, наконец. – Удивляюсь, отчего не смотрела за тобой как следует тетя Эльза, и не помешала тебе сделать эту глупость?
– Тетя? Ах, бабушка, она советовала мне остричь волосы чуть не на четверть короче. – Говоря это, Маргарита с плутовской улыбкой приподняла одну завивающуюся прядь.
– Вижу, какую цыганскую жизнь вы ведете во время ваших путешествий, – воскликнула возмущенная старая дама, нервно сметая со скатерти крошки торта. – Не понимаю, как может сестра так подчиняться научным занятиям своего мужа, забывая о праве женщины делать свою жизнь приятной. Посмотри на дочь, Болдуин. Годы пройдут, пока она опять станет презентабельной. Спрашиваю тебя, Грета, как ты теперь приколешь цветок к своим коротеньким волосам, не говоря уже о каком-нибудь драгоценном уборе! Вот, например, рубиновые звезды, которые так шли твоей покойной маме.
– Это те рубины, что на голове прекрасной Доротеи па портрете в красной гостиной? – спросила с оживлением Маргарита, перебивая ее.
– Да, Гретель, те самые, – ответил за бабушку коммерции советник, который до тех пор не произнес ни слова и только что залпом выпил бокал шампанского. – Я тебя очень люблю, дитя мое, и дам тебе все, что ты пожелаешь, но рубиновые звезды выкинь из головы. Их не будет носить больше ни одна женщина, пока я жив!
Советница провела платком по грустно опущенным глазам.
– О, как я понимаю тебя, дорогой Болдуин, – сказала она с глубоким сочувствием. – Ты слишком любил Фанни!
На его лице мелькнула горькая улыбка, и он тяжелыми шагами направился в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.
– Бедный! – сказала вполголоса советница, прикрыв на минуту затуманившиеся глаза. – Я в отчаянии от своей неловкости, этой никогда не заживающей раны нельзя касаться. И как нарочно, сегодня он был так весел, можно даже сказать «гордо счастлив». После стольких лет я опять увидела его улыбающимся. Только одно меня сильно беспокоило, милая Софи, так что у меня раза два просто выступал холодный пот. – Тихое звяканье серебра прекратилось, так как тетя Софи должна была выслушать, что ей говорили. – Блюда подавались слишком медленно. Моему зятю следует увеличить штат прислуги для таких приемов.
– Боже сохрани, бабушка, чего же это будет стоить? – запротестовал Рейнгольд. – Мы не должны выходить из бюджета. Лентяй Франц может двигаться проворнее – я уж его вымуштрую.
Бабушка молчала, она никогда не противоречила своему раздражительному внуку. Она взяла розы, которые Элоиза Таубенек оставила на своем стуле, и воткнула в букет свой острый нос.
– И вот еще что меня мучило во время обеда, милая Софи, мне показалось, что меню было составлено из чересчур тяжелых блюд, – сказала она, повернувшись вполоборота, после небольшой паузы. – Знаете, дорогая, это было слишком по-мещански для таких высоких гостей. И ростбиф был не особенно хорош.
– Вы напрасно беспокоитесь, госпожа советница, – возразила Софи с непринужденной улыбкой. – Меню было составлено по сезону, никто не может дать, чего у него нет, а ростбиф был так же хорош, как всегда за нашим столом. В своем Принценгофе они никогда не покупают хорошего мяса, как я слышала от мясника.
– Да, гм! – откашлялась советница и на минутку совсем спрятала лицо в розы. – Какой чудный аромат! – прошептала она. – Посмотри, Герберт, эта белая чайная роза – новинка из Люксембурга, выписанная герцогом для Принценгофа, как мне сказала фрейлейн фон Таубенек.
Ландрат взял розу, посмотрел на нее, понюхал и равнодушно возвратил матери. Коммерции советник стоял неподвижно в темной нише, в которую проникал только слабый свет от висячей лампы. Толстый ковер заглушил шаги молодой девушки, и она, не замеченная глубоко задумавшимся отцом, подошла сзади и с нежной лаской положила руки ему на плечи.
Он быстро оглянулся, словно от неожиданного ударами устремил дикий, горящий безумием взгляд на лицо дочери.
– Позволь твоей Грете побыть с тобой, папа! Не прогоняй ее! – попросила она нежно и горячо. – Печаль – плохой собеседник, с ней не надо оставаться с глазу на глаз. Мне скоро будет двадцать лет, папа! Видишь, я становлюсь уже старой девой, много поездила по свету, многое слышала и видела, душа моя открывалась для всего прекрасного и высокого, но я зарубила себе на носу, как говорит тетя Софи, и немало полезного и поучительного и нахожу, что свет чудно прекрасен!
– Разве я тоже не живу на свете, дитя? – Он показал на соседнюю залу.
– Но живешь ли ты между людьми, которые могли бы разогнать твой душевный мрак?
Он резко рассмеялся.
– Конечно, нет, эти люди меньше всего. Но иногда можно развлекаться, затаив свою скорбь. Правда, потом с удвоенной силой нахлынет тоска, и еще больше страдаешь от ужасной душевной борьбы.
