чтобы его впустили, дали ему место и голос, и потребует по праву.
Советница и на другой день не перестала сердиться, она никого не желала видеть, к ней входила только горничная, и когда ландрат, возвратившись в двенадцать часов со службы, попросил позволения войти, ему отказали, так как нервы старой дамы еще слишком расстроены и ей нужен покой. Он пожал плечами и больше не пытался нарушить самовольное заключение своей матери.
Немного погодя он сошел вниз, в бельэтаж, в ожидании лошади, которую велел себе оседлать.
Маргарита была одна в предназначенных для дедушки комнатах, в которых она заканчивала уборку. Ей надо было еще засветло ехать в карете в Дамбах, чтобы завтра утром возвратиться с дедушкой.
Она уже сегодня виделась с Гербертом. Он побывал рано утром в пакгаузе, принес ей поклон от маленького брата и успокоил насчет больной, которой нисколько не повредило вчерашнее потрясение, напротив, доктор нашел, что она быстро идет к выздоровлению.
Теперь Герберт опять пришел, чтобы посмотреть, как все устроено. Маргарита поставила красивый старинный, принадлежащий Лампрехтам шахматный столик под полку для трубок. Ландрат смотрел от двери на уютную комнату.
– Ах, как здесь хорошо! – воскликнул он, подходя ближе. – Наш больной не пожалеет о своем уединенном павильоне! Я рад, что он, наконец, поселится с нами! Мы будем вместе ухаживать за ним, и заботиться о его удобствах и здоровье. Да, Маргарита? Что это будет за прекрасная, задушевная жизнь.
Она стояла, отвернувшись, поправляя складки портьеры.
– Для меня нет ничего приятнее, чем быть с дедушкой, – отвечала она, не оборачиваясь. – Но маленький брат имеет на меня теперь тоже права, и привыкнет ли к нему так скоро старик, чтобы переносить его присутствие, – это еще вопрос. Так что мне придется делить свое время между ними обоими.
– Совершенно справедливо, – согласился ландрат. – Однако надо выяснить еще одно. Ничего не может быть естественнее, чем то, что молодые стремятся к молодым, и мы, двое стариков, мой добрый отец и я, не можем требовать, чтобы ты жертвовала нам все свое время. Но не найдешь ли ты возможным уделять нам иногда вечерком часок-другой для беседы, а? Ты согласна?
Она обернулась к нему с мимолетной улыбкой, а он уже взял со стола цилиндр, и его незастегнутое пальто позволяло видеть, что на нем был надет безупречно сшитый элегантный фрак.
Он заметил ее удивленный взгляд.
– Да, сегодня мне предстоит много дел. Во-первых, я должен сообщить отцу о переменах, происшедших в вашем семействе, а во-вторых, – он приостановился на минуту и потом прибавил поспешно с внезапной решимостью: – Ты первая слышишь это от меня, даже мать моя еще ничего не знает – я еду на обручение в Принценгоф.
Она побледнела, как полотно, и невольно схватилась за сердце.
– Так я могу наперед пожелать тебе счастья? – беззвучно проговорила она.
– Нет еще, Маргарита, – удержал он ее, и на лице его внезапно выразилось глубокое волнение, однако он быстро овладел собой. – Сегодня вечером я заеду на обратном пути в Дамбах, и ты увидишь дядю счастливым.
Он сделал прощальный жест рукой и поспешно вышел. Не прошло и нескольких минут, как он уже ехал по рынку.
Маргарита осталась недвижимо стоять у окна. Судорожно прижав к груди руки, смотрела она на простиравшееся над обширным рынком небо, которое сегодня затемняли серые тучи.
В жилах ее будто остановилась кровь, и вместе с тем она чувствовала смертельную усталость, словно ее поверг на землю какой-то удар… Вот до чего она дошла.
Несколько месяцев тому назад весь мир казался ей тесным; в своей гордости, молодом веселье и стремлении к свободе она не признавала никаких оков, а теперь в ее жалком уме преобладала одна мысль, и ее бедное сердце беспомощно корчилось в прахе, будто отданное на осмеяние тем, кто охотно пресмыкается по земле и ненавидит и преследует людей с гордой душой.
Но свет не должен знать о мучивших ее мыслях, о ее сердечной ране. Сколько людей хранили всю жизнь и уносили с собой в могилу тайну, о которой никто не подозревал. И она постарается найти в себе силу для такого подвига, научится спокойно смотреть в глаза, имеющие над ней такую власть; и чего бы это ей ни стоило, она будет ласкова с ненавистной красавицей, будет бывать в доме, где ее высокородная тетушка станет полновластной хозяйкой.
Через некоторое время Маргарита сошла в общую комнату и начала собираться в Дамбах. Тетя Софи ворчала, что она не пьет кофе, и не притронулась к пирогу, специально испеченному для нее сокрушенной Бэрбэ, но молодая девушка вряд ли слышала то, что ей говорили. Она молча завязывала ленты шляпы и вдруг обняла тетю Софи за шею, внезапно почувствовав глубокое страстное желание, как в детстве, искать прибежища в печали на груди тети и сказать ей на ухо все, что волновало сердце, – любящая воспитательница всегда умела ее успокоить.
Но нет, не надо поддаваться слабости: тетя не должна знать, что она несчастна, это причинило бы ей большое горе!
И так, не проронив ни слова, она села в карету и, выехав из города, опустила окно. С юга в лицо дул легкий ветер, который растапливает своим дыханием неподвижный лед, текущий потоком слез, освобождает деревья и кусты от тяжелого снежного покрова, пробуждает в природе жизнь и движение, оживляет и сердце человека, – начиналась оттепель.
Мягкие сумерки спускались на землю; жесткие, резкие тени зимнего освещения погасли, слившись в однообразный нежный серый колорит, и на его фоне тут и там вспыхивали отдельные огоньки деревенских домиков.
Направо, под старыми ореховыми деревьями, словно жемчужная цепь, сияли слабым золотистым блеском окна Принценгофа – то горели обручальные свечи.
