Солдаты из его сопровождения поднялись и встали по стойке смирно, подозрительно косясь на него.
– Это ребенок, – с раздражением пояснил Симон. – Никогда раньше не видели? Привяжите эту корзинку на вьючную лошадь и накройте как следует, чтобы не намокла. – Он передал ребенка Тюрстану, вскочил на лошадь и снова забрал у него сына, спрятав его под плащом.
Никто не задал ни одного вопроса, но все переглядывались, стараясь не смотреть на Симона.
Несмотря на скверную погоду, Сабина ушла в самый отдаленный уголок аббатства, где она могла обнять свою горечь вместо теплого тельца сына. Она медленно раскачивалась и стонала. Горе было слишком велико, она даже не могла плакать. Там ее и нашла мать настоятельница и увела в келью.
– Ребенок? – Хью Честерский подозрительно покраснел. Его глаза смеялись. Внезапно на него напал приступ кашля. Он быстро потянулся к кувшину с вином, каковой всегда находился под рукой, сделал несколько торопливых глотков прямо из горлышка. – Даже я не спал с монахиней, а ведь считается, что у меня нет ни одного морального устоя! – произнес он, когда прокашлялся.
– Она тогда не была монахиней, – уточнил Симон.
Держа кувшин в руке, Честер наклонился над корзинкой – младенец смотрел на него голубыми, как у всех новорожденных, глазами.
– Ты уверен, что он твой? Не боишься, что она подсунула тебе кукушонка?
– Нет, он мой. – Симон старался сдерживать раздражение. Он выхватил кувшин у Честера и основательно приложился. – Мне нужно найти ему кормилицу.
– Есть Алаиз, – предложил Честер. – Она кормит сына, но у нее достаточно молока, чтобы затопить галеру. Она с удовольствием возьмется его кормить. По крайней мере, она угомонится. Кормящие женщины животов не отращивают.
– Спасибо.
Приятель раздражал Симона, но одновременно Симон был ему благодарен за помощь. Честер был неисправимым бабником. Алаиз была одной из его нескольких любовниц, но он всегда к ней возвращался, и вместе они родили троих сыновей, последнему из которых было около года.
– Что скажет твоя жена? – Честер продолжал смеяться, даже его плечи ходили ходуном.
Симону об этом даже думать не хотелось.
– Я надеюсь, что она проявит доброту. Ребенок ведь не виноват.
– Ну да! – фыркнул Честер. – Она его возьмет, а тебя вышвырнет.
Младенец открыл рот и несмело пискнул. Честер щелкнул пальцами, подзывая слугу.
– Отнеси этого ребенка к госпоже Алаиз и скажи, что господин Хью просил ее отнестись к нему как к одному из своих собственных.
– Слушаюсь, милорд. – Юноша поднял корзинку так, будто там был клубок извивающихся змей, а не один хныкающий ребенок, и осторожно понес ее через зал в личные покои графа.
– Приятно узнать, что ты можешь грешить, как и все мы! – Хью хлопнул Симона по плечу. – Ты не волнуйся. Алаиз – хорошая мать, она все сделает. – Он решительно сменил тему. – Я рад, что ты здесь. Я послал отряд за фуражом, и они до сих пор не вернулись…
– Кто во главе?
– Угадай? – сказал Честер уже без всякого смеха. – Жерар де Сериньи.
Симон выругался. Возможно, при людях де Беллем и отчитал Жерара. Но Симон подозревал, что один на один он сказал ему совсем другое. Де Сериньи ведь был человеком де Беллема и занимал удобное положение, чтобы докладывать хозяину все, что делают Симон и Хью Лупус. Конечно, он пользовался большой свободой.
– Хочешь, я этим займусь?
Честер развел руками.
– У тебя выучка не только командира, но и разведчика. Если Сериньи захватили французы – невелика потеря… Де Беллем выкупит этого поганца, но с ним много людей, и я хотел бы знать, что случилось с ними. Если они ограбили деревню и напились, я собственноручно зажарю их на костре.
Симон мрачно кивнул.
– Пойду оденусь и возьму оружие. – Он обрадовался, что есть чем заняться. Это означало, что пока можно не думать о сложных домашних делах.
Перед отъездом он зашел на женскую половину. Его сын сосал внушительную грудь Алаиз, закрыв глаза от удовольствия.
– Наверное, матери нелегко было с таким расставаться, – заметила Алаиз, крепко прижимая к себе младенца. – Она в самом деле монахиня?
Симон понял, что теперь эта басня будет преследовать его всю жизнь, где-то улучшая его репутацию, где-то нанося вред.
– Тогда еще не была, – пытался пояснить он. – И монахиней она стала не во искупление этого греха. И в самом деле: ей было очень трудно с ним расставаться.
Он вышел и направился во двор, где Тюрстан уже держал под уздцы его лошадь. Сабина сделала то, что, по ее мнению, было лучше для ребенка. Теперь он должен сделать так, чтобы она оказалась права. Он надеялся, что ему это по силам.
Глава 40
