Сильвино были нашим единственным обществом. Хочу, кстати, заметить для тех, кто этого не знает, что настоящие артисты в большинстве своем общительны и доброжелательны, они гораздо добрее друг к другу, чем писатели, в противоположность последним не надоедают окружающим громкими криками о своей гениальности, а все их серьезные идеи интересны, парадоксальны, остроумны и здравы.
К счастью, в своем одиноком детстве я не приобрела никаких вредных привычек, у меня был врожденный вкус к прекрасному, и я охотно исполняла все, чего от меня требовали: уже тогда здравый смысл подсказывал мне, как необходимо хорошее образование. Для меня наняли учителей, и особенно усердно я учила итальянский, которым Сильвино владел в совершенстве, удавались мне и рисунок, и танец, и игра на клавесине, и особенно пение — ведь природа наградила меня талантом, щедро одарив слухом и голосом. Мои успехи радовали благодетелей, и они не уставали поздравлять себя с тем, что подарили дорогой Фелисии лучшую судьбу (им нравилось называть меня именно так, и, будь на то моя воля, я сохранила бы это имя на всю жизнь).
Глава V. Истина. Модное поведение. Причуда старого времени
Прелестная любовь! Вопреки тому, что утверждают романисты, ты не создана для того, чтобы вечно одаривать наслаждением одного и того же человека. Ты — дитя, которое никогда не взрослеет, тебе суждено вечно умирать и возрождаться. Опыт многих столетий доказывает, что твой огонь гаснет так же быстро, как зажигается, а если ты и царишь дольше обычного в сердцах некоторых подданных, которые как будто и вовсе не меняются, то лишь затем, чтобы уступить место упрямству, равнодушию, зачастую — скуке и даже отвращению, которым ты позволяешь присваивать твое имя. Увы, нежная Сильвина ни о чем подобном не догадывалась, когда вступала в брак. Не стоит этому удивляться — когда воспитываешься в монастыре, легко веришь в вечную страсть, потому что там даже такая химера лучше, чем ничего. Но в свете, среди удовольствий, развлечений, мужских ухаживаний, Сильвина быстро поняла, что порой приходится прилагать невероятные усилия, чтобы оставаться верной предмету своего обожания. Муж, лучше понимавший человеческие слабости, не слишком возражал против непостоянства жены. Некоторое время он безраздельно владел ее сердцем, хотя сам не раз изменял жене. Любовь к разнообразию победила. Милые подруги, не слишком строгих нравов (в Париже они теперь не в моде), привлекательные натурщицы, которых Сильвино писал в своей мастерской, пробудили ревность в сердце его маленькой женушки. Сильвино не давал себе труда скрывать донжуанские похождения, как будто побуждая супругу поступать так Же. Сильвине понадобилось много времени, прежде чем она решилась воспользоваться столь необычным «советом», и тому есть простое объяснение: чувствительным натурам всегда необходима вдохновляющая их идея, и Сильвина, живя в монастыре, стала очень набожной — за неимением лучшего. Наделенная Природой страстью к наслаждениям, она еще больше беспокоилась о спасении души, и ей понадобился наставник. Люди, подобные ее мужу, умеют изумительно подчинять себе красивых женщин, имеющих глупость довериться им, и наставник Сильвины искусно тиранил красавицу жену именем Господа, бессовестно пользуясь плодами раскаяния молодой женщины. Он ограждал ее от любого светского мужчины, желая единолично царить в сердце своей «послушницы», чтобы воспользоваться тем счастливым мгновением, когда темперамент одержит верх над разумом и бросит Сильвину в объятия духовного развратителя (заставив ее, на всякий случай, проникнуться презрением и недоверием ко всем остальным представителям мужского пола!). Негодяй рассчитал все очень точно. Красивая, свежая, нежная женщина, оскорбленная ветреным мужем, не слишком широко известная в свете, да к тому же не способная забеременеть! Сильвина была воистину «лакомым кусочком» для этого лицемерного святоши…
— Берегитесь, дочь моя! — не уставал повторять он. — Мир полон подводных камней и препятствий, особенно Париж! Париж — столица ада. Благочестивую душу на каждом шагу подстерегают дьявольские искушения, спрятанные под ковром цветов. Опасайтесь коварной любви… Пусть всемогущий Господь сам накажет вашего мужа за неверность… Как вы прекрасны! Какой непростительный грех со стороны вашего мужа — не понимать, каким сокровищем он владеет! Да верит ли он в Бога?
— Увы, нет! — отвечала Сильвина. — Несчастный слепец, живя в Риме, научился презирать веру. Он не соблюдает никаких обрядов.
— Нечестивец! Атеист! — восклицал лицемер. — Под страхом Божьего проклятия откажитесь, мадам, от ласк этого человека! Воспользуйтесь любыми предлогами, чтобы отказывать безбожнику!
— Увы! Это так тяжело для меня… Я люблю своего мужа.
— Но ваша душа, несчастная?!
Глава VI. Глава, в которой мы знакомимся с духовником и другом Сильвины
В Париже девочке тринадцати или четырнадцати лет, если она красива, непременно оказывают знаки внимания. В этом возрасте, понимай я скрытый смысл некоторых комплиментов, легко распознала бы в них привкус желания. Увы! Я была способным и умным ребенком, но ничего не понимала в ухаживаниях. Когда кто-то говорил мне: «Я люблю вас, мадемуазель!», я наивно отвечала: «И я люблю вас!», не подозревая о некоторых значениях такого привычного слова
Год спустя после нашего приезда в Париж Сильвино должен был вернуться в провинцию по делам семьи, однако мы не остались одни, ибо его жена совершенно изменила образ жизни. Никакого театра, никаких прогулок, прочь наряды и украшения… Сильвина стала носить чепцы, непрозрачные шарфы, строгие платья, она отдалилась от общества. Мы переезжали из одного собора в другой, и — Боже! — как я там скучала… Господин Беатен, духовник и врач моей тетки, сначала посещал нас не слишком часто, потом стал постоянным посетителем, позже его визиты стали ежедневными, а в конце концов он добился от Сильвины, чтобы она никого не принимала в его присутствии. Я тоже оказалась лишней и привыкла, завидев его, немедленно удаляться в свою комнату. Однажды мне ужасно захотелось узнать, чем с такой таинственностью занимались тетя и скромный господин Беатен. Мне удалось ловко отвести в сторону маленькую железную пластинку, прикрывавшую замочную скважину с моей стороны двери, и с восторгом поняла, что вижу людей в соседней комнате так же ясно, как если бы сидела с ними рядом… Но Боже! Каково же было мое удивление! Почтенный доктор стоял на коленях рядом с исповедовавшейся Сильвиной, лицо его пылало румянцем, глаза горели… Нет, этот человек совершенно не походил на господина, которого я привыкла видеть в нашем доме с постной физиономией! Увидев, как он страстно целует руку моей тети (которую она сама с радостью ему протянула!), я подумала, что сплю и вижу сон. Он настойчиво просил ее… не знаю о чем, но его пыл сопровождался настойчивыми жестами; вот его рука скользнула, под шейный платок… другая дерзко потянулась ниже…
— Чудовище! — воскликнул внезапно человек, выскочивший из алькова. Он в ярости вытаскивал шпагу из ножен. — Какая низость! Как ты можешь так беззастенчиво пользоваться доверчивостью женщины?! Ты умрешь, предатель!
В глазах «Тартюфа» блеснуло бешенство, но он не посмел ответить. Прекрасная же грешница мгновенно потеряла сознание и упала без чувств. Ужасным нарушителем всеобщего спокойствия был некий Ламбер, скульптор, друг Сильвино, настойчивый поклонник моей тети, один из тех мужчин, против чьего присутствия самым настойчивым образом возражал Беатен. В тот день Ламбер неизвестным мне способом проник в дом, но обморок Сильвины спас доктора — светский человек спешит спасти даму, прежде чем
