корректной, но принципиальной и резкой крике подверглась пушкинская речь Достоевского и его ответ А. Д. Градовскому. Не было случайностью в то же время появление на страницах «Русской мысли» «Писем из Медвежьего угла» К. Д. Кавелина, «западника» 1840-х годов, активно вмешавшегося в общественно- литературную борьбу 1880 г. 1
В конце 1880-начале 1881 г. недовольство высказывалось уже не только «Отечественными записками», но и в крайне осторожной форме «Вестником Европы», «Порядком», «Молвой» и особенно самым радикальным из либеральных органов печати тогда — газетой «Страна» Л. А. Полонского, осмеливавшейся давать советы Лорис-Меликову, требовать более энергичной и последовательной политики. Именно «Страна» в передовой «Петербург, 14 января» обратилась к правительству с призывом вернуть из ссылки Н. Г. Чернышевского: «Мы ставим вопрос практически — „простите”. Дайте еще один, весьма крупный залог, что, в самом деле, вы желаете умиротворения <…> Поистине, нужна доля жестокости, чтобы ответить на наш призыв отрицательно. Не только жестокости простой, но жестокости бюрократической, жестокости неосмысленной, той, которая не хотела бы подвинуть пальцем для того, чтобы сдвинуть со своего пути тяжелый упрек».[182] На призыв «Страны» правительство ответило предупреждением газете, но показательны и сама возможность появления такой статьи и почти единодушная поддержка прессой такого призыва.
Естественно, что в то время, как либеральная пресса вошла в силу, понизилось влияние газет реакционных: «официозный» «Берег» Цитовича погиб, сопровождаемый презрительными насмешками большинства петербургских и московских журналов и газет. Резко упало влияние «Московских ведомостей», оплакивавших отставку Д. А. Толстого и упразднение III Отделения, выражавших недовольство речами и политикой Лорис-Меликова и проектами финансовых реформ А. А. Абазы. «Московские ведомости» не изменили своему крайне реакционному курсу и в год «диктатуры сердца», но они утратили львиную долю прежнего влияния, разойдясь не только с требованиями либералов и демократов, но и с деятельностью правительства. Торжествовать будет Катков в марте-апреле 1881 г., после отставки же Д. А. Толстого он оказался во временной изоляции, что было очевидно всем, в том числе и Достоевскому, который безусловно обратил внимание на статью О. Миллера «Пушкинский вопрос», содержащую чрезвычайно лестную оценку его речи и полемики с А. Градовским. Миллер разграничивал взгляды Достоевского и идеологическую позицию газеты Каткова, выражая недоумение и сожаление, что речь писателя появилась в «Московских ведомостях»: «Когда все единодушно заговорили о подъеме общественных сил <…> одни „Московские ведомости” упорно продолжали рекомендовать только щедринское „подтянуть”. Вместо замаскировывающего обращения к слову „недоразумение” нужно было прямое сознание в своем заблуждении. Самолюбие не позволило этого г-ну Каткову, и Ф. М. Достоевскому следовало бы шепнуть и ему, как пушкинскому Алеко: смирись, гордый человек! Вместо этого, к сожалению, мы встретили речь Достоевского на столбцах „Московских ведомостей”. Потом она, правда, была им выделена в „Дневник” <…>, но тяжелое впечатление уже было произведено, несмотря даже на пословицу, что „человек красит место”. Не будучи психологом, как Достоевский, я не берусь разгадать этого странного для меня, как для многих, факта. Но именно всечеловек всего менее и подходит к „Московским ведомостям”».[183] Таково было мнение «умеренного» славянофила О. Миллера, защищавшего Достоевского, с которым во многом не согласилась более либеральная и «европейская» редакция журнала.
Достоевский внимательно и заинтересованно изучал общественно-журнальную борьбу и потому, что приходилось знакомиться с многочисленными полемическими отзывами на «Братьев Карамазовых» и «Дневник писателя» 1880 г., и потому, что это было особенно необходимо ему в период работы над первым выпуском собственного срочного и ежемесячного единоличного журнала. Новая ситуация предъявляла свои властные требования Достоевскому-публицисту, которому предстояло высказаться по всем «коренным» проблемам, занять позицию — равно «партийную» и независимую. Естественно, что Достоевского заинтересовала и личность Лорис-Меликова, с которой более всего связывали «новые веяния» и надежду на «умиротворение».
Видел Достоевский отчетливо, что «диктатору» не удалось добиться подлинного «умиротворения» и даже сколь-либо значительной разрядки напряженности в обществе. Террористические акции продолжались своим чередом, как и публичные казни, свидетелем которых был и Достоевский.[184] По свидетельству А. С. Суворина писатель с симпатией относился к личности Лорис-Меликова и его деятельности: «И он радовался „замирению” <…> Покушение на жизнь графа Лорис-Меликова его смутило, и он боялся реакции. — Сохрани бог, если повернут на старую дорогу. Да вы скажите мне <…> хорошими ли людьми окружит себя Лорис, хороших ли людей пошлет он в провинции? Ведь это ужасно важно <…> Да знает ли он, отчего все это происходит, твердо ли знает он причины? Ведь у нас все злодеев хотят видеть <…> Я ему желаю всякого добра, всякого успеха».[185]
Покушение Млодецкого действительно встревожило Достоевского. Он несколько раз обращается к этому событию и другим террористическим актам в записной тетради 1880–1881 гг.: «…спросить: пресеклись ли убийства и преступления. Лорис-Меликов уничтожил ли злую волю? (Гольденберг)» (XXVII, 51). Похоже, что Достоевский как реалист плохо верил в усилия Лорис-Меликова и его «диктатуру сердца». Скептическая позиция «Отечественных записок» ему в известном смысле была понятней и ближе восторгов и декламации публицистов «Голоса» и «Недели». Правда в самом «Дневнике» сомнения приглушены, но в записной тетради они выражены откровеннее, резче, сильнее.
Горячую поддержку либералы оказали речам и проектам министра финансов А. А. Абазы. Слухи о грядущих финансовых реформах (в том числе и самой главной, «коренной» — податной) по самым различным каналам проникали на страницы печати. Программную речь Абазы на заседании Государственного Совета 31 декабря 1880 г. сочувственно цитировала в передовой статье «Петербург, 7 января» «Страна», выделяя Абазу как самого последовательного «реформиста» среди всех других Достоевский в «Дневнике писателя» отстаивает противоположную точку зрения: он считает пагубным для России, в частности, сокращение расходов на армию. Тот факт, что он полемизирует в первую очередь со статьей публициста «Нового времени», не может заслонить главной мишени нападок Достоевского, выступившего против новых «веяний» той политики «угрюмой экономии», которую связывали прежде всего с Абазой.
Достоевский в январском выпуске «Дневника писателя» выступил против ряда органов либерально- европейской «окраски». Его записная тетрадь четко зафиксировала главные объекты полемики: это журнал «Вестник Европы», газеты «Молва», «Страна», «Порядок», «Голос» и ведущие издатели и публицисты- либералы — М. М. Стасюлевич, А. А. Краевский, В. А. Полетика, Л. А. Полонский, А. Д. Градовский, Г. К. Градовский, К. Д. Кавелин, А. Н. Пыпин, а также французский корреспондент «Нового времени» А. Н. Молчанов (и некоторые другие публицисты — особенно им читаемой газеты Суворина). Меньше места уделено и в самом «Дневнике» и в подготовительных материалах к нему «Отечественным запискам» и основным авторам журнала — Щедрину, Михайловскому, Успенскому, Елисееву.
Острие критики Достоевского нацелено против проектов «увенчания здания», классическим образцом которых явилась программа-минимум либерала А. Д. Градовского, сформулированная в работе «Социализм на западе Европы и в России»: «Достроить крестьянскую реформу, т. е. преобразовать податную систему, обеспечить свободу передвижений и открыть возможность правильного переселения крестьян; привести в правильную систему новые судебные и „общественные” учреждения, пересмотреть разные старые уставы, остающиеся еще в силе и даже пускающие свои ростки в учреждения новые; устроить разные „поправки”, внесенные в новые законы во имя старых требований; обратить к деятельности по местным учреждениям лучшие силы страны, зная, что в этих учреждениях — школа и фундамент всей будущей России; воспитывать общество в сознании права, в уважении к себе и к другим, в чувствах личной безопасности и достоинства; поднять уровень народного образования широким распространением школ и других орудий грамотности — таковы главные задачи нашего времени».[186]
Достоевский отнесся отрицательно как к программе Градовского, так и к его рецептам лечения «болезни», хотя с оговорками признал в письме к О. А. Новиковой (28 марта 1879 г.) статью полезной: «Статья Градовского не обстоятельна, сущности дела он не понимает, но полезна, говоря относительно». Достоевскому был очевиден успех этой и других статей Градовского. Он так объяснял его в письме (24 августа 1879 г.) к Победоносцеву: «„Общеевропейские” идеи науки и просвещения деспотически стоят над
