В этот момент возле него появился крестьянин с вилами в руках. Офицер машинально выстрелил в него из обоих пистолетов, но в ту же минуту сам как-то нелепо подскочил, взмахнул руками, выпустил пистолеты и упал на землю. Вилы крестьянина пронзили ему грудь, пробили сердце, и смерть наступила мгновенно.
Марсель поспешно обернулся к мрачной опочивальне «свободителей». Ни один из них даже не шевельнулся; два выстрела не могли нарушить их тяжелый сон.
– К колодцу! – снова крикнул он. – Живо все к колодцу!
Он собирался снова приступить со своими людьми к ужасной работе, как вдруг глухой стон поблизости заставил его остановиться. Крестьянин, только что так храбро действовавший своими вилами, лежал на земле весь в крови.
– Это ты, бедный Матье? – сказал Марсель, узнавший раненого. – Куда ты ранен?
– Ничего. Он метил слишком низко, – ответил Матье. – Я думаю, однако, что мне больше не износить ни одной пары сапог. Но голова еще крепка. Все равно, я блестяще сделал свое дело. Он даже охнуть не успел.
– Не хочешь ли ты пить? Не нужно ли тебе чего-нибудь?
– Нет, спасибо, я только хочу спать.
– Тебя перенесут на постель.
Марсель подозвал двух крестьян, те подбежали и подняли раненого.
Матье сказал жалобным голосом:
– Ах, я получил свое, оставьте меня там… у стены. Идите к колодцу. Негодяи могут прийти в себя.
Его перенесли в комнату нижнего этажа возле кухни.
– Я сейчас вернусь, мой добрый Матье, – сказал Марсель, – я могу понадобиться там.
– Идите, идите. Я жалею, что не могу пожать руки моих товарищей. Я с удовольствием бросил бы в колодец моего солдата.
Марсель ушел.
Крестьяне приступили к своей печальной работе. Одного за другим, осторожно, они переносили сонных, беспомощных, одурманенных солдат к краю колодца. Затем четыре дюжих руки поднимали их, как куль соломы, раскачивали одно мгновение и сбрасывали в колодец.
В течение всего путешествия к колодцу и от него, во время перенесения этих полутрупов, никто из мертвецки пьяных солдат не проснулся, не оказал сопротивления, не пришел в сознание; чувство страшной опасности из-за опьянения совершенно отсутствовало. Хмель не только отнял рассудок, но и убил всякую чувствительность. Не слышно было ни криков, ни жалоб. Лишь то там, то здесь слышались глухое ворчание или хриплый голос, произносивший почти неразборчиво: «Водки», иногда замечалось движение рук, как бы в кошмарном сне. Затем безмолвие сковало эти рты и пьяная икота сменилась хрипом предсмертной агонии.
Колодец мало-помалу наполнялся. Первые тела падали в воду с громким плеском, а затем звук падения стал глухим, – тела, нагроможденные грудой, скрадывали его.
Двор быстро опустел; стало тихо, никто не кричал, не шевелился, не двигался.
Марсель ходил с фонарем по всему пространству, где еще так недавно спали «освободители», и осматривал опустевший вдруг фантастический лагерь, где мог оказаться еще уцелевший пьяница. Однако кроме шапок, доломанов, сабель, перевязей и патронташей там ничего не оказалось. Марсель приказал бросить в колодец, наполовину наполненный, эти остатки, так как они могли бы послужить уликой в случае неожиданного прибытия других солдат коалиции.
Затем он наклонился над отверстием странного гроба.
Он увидел темную, бесформенную груду, в которой там и сям блестели галуны, шнуры, медные бляхи, пуговицы.
Зловонные испарения, напоминающие зараженное дыхание пьяниц, поднимались из этой могилы.
Из глубины колодца стали доноситься стоны, оханье, вздохи, зевота, жалобы. В колодце ощущалось совершенно явственное движение, похожее на возню крыс под полом или на шорох потревоженного муравейника. Вода в колодце от тяжести тел начала понемногу подниматься, смачивая одежду, головы, руки, ноги, постепенно заливая груду человеческих тел. В то же время чувство холода привело в себя, заставило очнуться сброшенных бесчувственных пьяниц.
Марсель с ужасом отпрянул от колодца. Он не решался отдать безжалостное приказание.
Между тем нужно было действовать. Если бы он стал медлить, некоторые из этих несчастных, оцепеневшие от ужаса при пробуждении, могли прийти в себя, выбраться из колодца и с саблями и пистолетами в руках отомстить за своих товарищей, обреченных на гибель. Шум схватки мог бы привлечь внимание многочисленных отрядов русских и пруссаков, разъезжавших по равнине и стоявших лагерем на опушке леса. В эту трагическую минуту чувства самосохранения, высшего патриотизма, необходимость спасти всех людей, находившихся на ферме, требовали от Марселя неумолимости и свирепости. Чувство жалости исчезает, и совесть молчит в такие минуты.
Твердым голосом, указывая на стоявший неподалеку стог, он крикнул крестьянам.
– Солому, бросайте солому и землю.
Он удалился удрученный, как бы пристыженный этим жестоким мщением, разыскал Жана Соважа, стоявшего задумчиво, опершись на ружье, и сказал ему, указывая на Ужасных фуражиров, бросавших охапки в колодец:
– Как это ужасно, не правда ли?
Я предпочел бы пристрелить из ружья этих негодяев, – ответил крестьянин.
