Женщина не двинулась с места, а только бросала на Эйнджел гневные взгляды.
Эйнджел не унималась:
— Что, стояла у бара и глазела, ухмыляясь до тех пор, пока они тебя не сцапали? Вот уж действительно жутковатый образчик расы господ. Будешь тут козлом отпущения.
По всему было заметно, что пинки порядком сдрейфила. Было похоже, что до того инцидента, на который так надеялись копы, уже рукой подать. Эйнджел возбудилась до такого состояния, что теперь ей было плевать на все. Если эта шавка сделает против нее выпад, она о стенку ее размажет, и еще одним мешком дерьма в городе станет меньше. По всем статьям за это ей должны поставить памятник.
Пинки по-прежнему бросала на нее полные ярости взгляды, однако сохраняла благоразумие, поскольку очень боялась за свою жизнь.
— Ну-ну, поговори у меня. Когда мы придем к власти, то сотрем таких как ты с лица земли.
— Кто? «Рыцари»? Ты, должно быть, шутишь!
— Я говорю не о…
Удивительно, что здесь внизу может быть так тихо. Это был новый блок камер предварительного заключения. Здесь пахло машинным маслом и свежим бетоном. Запах параши почти не ощущался. От ближайших соседей их отделяло не менее двух камер.
Почти абсолютная тишина, воцарившаяся во всем блоке, могла свидетельствовать только об одном — что пинки сказала что-то весьма существенное, что заставило тех, кто здесь находился, призадуматься.
Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Эйнджел свесила ноги с койки, а пинки вскочила на ноги.
— О ком это ты говоришь?
— Не приближайся ко мне.
Впервые за долгое время Эйнджел снова ощутила присутствие на щеке нового шрама. Он уже стал практически незаметен, ощущалось только небольшое натяжение на щеке. Эйнджел поймала себя на том, что скалит зубы, как какой-нибудь маньяк-убийца. В висках стучало, ноздри щекотал запах крови, которая, как она полагала, появилась из раскрывшейся на щеке раны.
— Ну, говори!
Эйнджел медленно приближалась к пинки. Мышцы ног напряглись, и она с трудом их передвигала.
— Это останется между нами — тобой, мной да теми проститутками, что сидят в трех камерах от нас.
— Ты не посмеешь.
— А кто остановит меня, уродина? Ты так бахвалилась своими друзьями в высоких инстанциях. Почему бы тебе не сказать мне, кто они?
Она буквально пригвоздила пинки взглядом. Внезапно она осознала, что со стороны эта сцена, должно быть, смотрится ужасно глупо. Ну да ладно, среди моро в состязании кто кого переглядит, кролики всегда выходят победителями.
Однако у лысой потаскухи имелись все основания перетрусить. Эйнджел чувствовала, как в ней закипает злость и нарастает желание разорвать что-нибудь в клочья. От приступа ярости нервы ее натянулись, как канаты.
Пинки забилась в угол и замерла там. Эйнджел приближалась к ней.
— Ну, говори же, удиви меня именами своих друзей.
— Не прикасайся ко мне.
— У них должна быть веская причина, чтобы позволить тебе извиваться, как уж под вилами.
— Убирайся вон!
— Скажи мне…
Эйнджел подошла к лысой уже настолько близко, что носки их обуви соприкасались. Она приподнялась на цыпочках и лицо ее стало вровень с лицом пинки.
— Назови мне имена этих людей, и я не трону тебя. Валяй, говори. Похоже, это может у тебя здорово получиться.
Эйнджел пристально смотрела в глаза пинки. Та не шевелилась и хранила молчание.
— Не хочешь? Может быть, помочь тебе?
Эйнджел слегка подалась вперед. Губы ее растянулись в ухмылке, а щека ужасно болела. Она еле сдерживала непреодолимое желание дать волю рукам и обрушиться на эту маленькую лысую голову. Мышцы от напряжения дрожали. Эта сцена напомнила ей другую — сцену с Игалесом. Ничего, она справиться с собой.
— Сначала я отгрызу тебе нос.
Она высунула язык и и провела им по лицу пинки, ощутив солоноватый вкус пота и страха.
Когда язык Эйнджел прошелся по переносице пинки, та закатила глаза и испустила чуть слышный стон. Затем с силой оттолкнула Эйнджел и бросилась на прутья решетки.
— Выпустите меня отсюда! Немедленно выпустите меня отсюда! Я сознаюсь во всем, только спасите от этого животного!
Эйнджел собиралась сказать что-то еще, или даже напасть на пинки и показать мерзавке воистину звериный лик, но в этот момент в блоке предварительного заключения поднялся адский шум. Ворота всех пустых камер одновременно распахнулись, и копы в полном обмундировании, которое обычно надевают при усмирении уличных беспорядков, принялись заталкивать в них толпы моро обоего пола. Копы выстроились вдоль стен, сжимая в руках дубинки, напомнившие Эйнджел палки для загона скота, а мимо них тек поток поросших шерстью моро.
Черт, подумала Эйнджел, эти лица совсем не похожи на членов банд и прочий сброд, кого можно было бы ожидать в каталажке. Во-первых, моро в толпе имели на себе чересчур много одежды. Существовала явная линейная зависимость между уровнем дохода и количеством пинковой одежды, которую носили моро. Среди задержанных Эйнджел даже увидела моро в галстуках. По внешнему виду некоторых из них можно было сказать, что они подверглись грубому обращению. Двое или трое вообще не могли передвигаться без посторонней помощи. Запах испражнений теперь перебивал запах мокрой шерсти и крови.
Потребность сразиться у Эйнджел сразу куда-то пропала. Она перестала дрожать, и напряжение отпустило ее.
Что касается пинки, то та разволновалась еще больше, особенно волнение ее возросло, когда проходящие мимо моро стали замечать ее.
— Боже, теперь я умру.
Она скорчилась и. забилась под койку.
— Вероятно, — согласилась Эйнджел и потерла затекшее бедро. — Если тебе повезет, — добавила она.
Волна моро на минуту схлынула. К дверям их камеры пробились два полицейских. Ворота отползли в сторону.
— Пришел мой адвокат?
Больше всего на свете Эйнджел мечтала выбраться из этого паскудного места.
— Я ни хрена не знаю о твоем адвокате, кролик, — сказал один из копов. — В этом блоке следует провести разделение.
Второй коп пошарил рукой под койкой, и, нащупав пинки, обхватил поджигательницу за талию.
— Вылезай, Беркли. Сейчас тебя поместят к твоим приятелям.
Пинки начала сучить ногами и визжать:
— Вы не посмеете забрать меня отсюда!
Одному из копов она угодила ногой в промежность, но тот был в защитном обмундировании и только слегка поморщился.
— Надень на нее наручники! — сказал он второму копу, хватая ее за ноги.
Менее чем через пять минут они покидали камеру, пинки болталась между ними, как подарок на рождественской елке.
Едва за ними затворилась дверь, как камера Эйнджел стала наполняться мокрыми моро. Эйнджел окружили высокие фигуры, и из того, что происходило за пределами камеры, она больше ничего не видела.
