версии затем активно мигрировали в иные страны, особенно на Запад. Речь идет о буддийских джатаках (рассказах о прежних рождениях Будды), о таком всемирно известном памятнике индийской литературы, как «Панчатантра», и о других сборниках древнеиндийской прозы на санскрите («Жизнь Викрамы, или Тридцать две истории царского трона», «Двадцать пять рассказов Веталы», «Семьдесят рассказов попугая» и др.).[175]
Третья теория получила название «антропологическая», или теория самозарождения сюжетов.[176] Она сформировалась в Англии в связи с развитием общей антропологии (по-русски этнологии, этнографии) в последней трети XIX в. Крупнейшими представителями этой научной школы считаются Эдуард Б. Тайлор (1832–1917),[177] Эндру Лэнг (1844–1912)[178] и Джеймс Джордж Фрэзэр (1854–1941).[179] Увеличение знаний европейских ученых о различных народах мира (в частности, о так называемых «примитивных народах») показало, что сходство фольклорных сюжетов, засвидетельствованных в весьма удаленных друг от друга местах планеты, не всегда можно объяснить общим мифологическим наследием или заимствованиями в результате контактов. Отсюда следовал вывод, что сходные сюжеты, очевидно, могут возникать независимо друг от друга, самостоятельно у разных народов, просто в силу сходства условий их жизни.
Основной недостаток этиологических теорий Э. Б. Тайлора и его школы теперь определяют как «однолинейный эволюционизм». Э. Б. Тайлор, как и многие другие европейские ученые XIX в., исходил из довольно произвольного (по нынешним взглядам) предположения, что все народы мира проходили и проходят в своем историческом бытии одни и те же «стадии общественного развития» и на одинаковых «стадиях» у всех народов возникают одинаковые явления духовной культуры (например, сказки). В XX в. историки и этнологи осознали, что история человечества, история различных человеческих культур более многообразна и многолинейна.
Что касается конкретной проблемы сходства сказочных сюжетов у разных народов, то уже известный русский ученый А. Н. Веселов-ский (1838–1906) резонно заметил, что отдельные мотивы (например, мотив подмены новорожденного завистливыми родственниками матери) и в самом деле могут возникать самостоятельно, независимо друг от друга, но труднее поверить в неоднократное независимое возникновение сложных, многомотивных сюжетов (например, типа «Сказки о царе Салтане»). В подобных случаях заимствование остается наиболее правдоподобным объяснением. [180]
Современные сказковеды не принимают ни одну из трех названных теорий в тех формах, в каких они исповедовались в XIX в., но все же усматривают в каждой из них определенные доли истины. Характерно в этом плане такое, например, высказывание Г. Л. Зографа:
«Близость индийской и русской сказки не может иметь однозначного объяснения. Здесь проявились, по-видимому, и генетические связи народов, как это показывают, в частности, последние иследования „основного' индоевропейского мифа — о боге грозы и его противнике, змееподобном держателе вод. В какой-то мере должно было сказаться и странствование сюжетов. Нельзя отрицать и отражения в фольклоре некоторого сходства представлений о мире, возникавших у первобытных народов. И наконец, далеко не последнюю роль играют общие закономерности устного народного творчества. Но показать, какое место принадлежит каждому из этих факторов в том или ином частном случае сюжетного совпадения, можно только углубленным его исследованием на самом широком фольклористическом, конкретно-историческом и этнографическом фоне».[181]
История сказковедения — это интересный пример (парадигма) развития научной дисциплины в XIX– XX вв. Показательны, в частности, соотношения между «основоположниками» и эпигонами. Так, братья Гримм отнюдь не несут ответственности за все те «перегибы» в использовании «арийской» («мифологической») теории, которые стали предметом насмешек уже во второй половине XIX в.[182] Подобным же образом следует различать взгляды самого Т. Бенфея и более поздних «бенфеистов».[183] В свою очередь, С. Томпсон подчеркивает, что Э. Лэнг отнюдь не был безоговорочным сторонником «теории самозарождения сюжетов», одним из основателей которой его считают.[184]
Пожалуй, еще более интересна и показательна история развития идей так называемой «финской» или «историко-географической» школы фольклористики.
К концу XIX в. увеличение знаний и движение исследовательской мысли в очередной раз привели к качественному скачку в развитии научных теорий и методов. Фольклористы пришли к выводу, что, прежде чем искать ответ на общие вопросы о происхождении и сущности сказки, необходимо исследовать конкретную историю конкретных сказочных сюжетов во всемирном масштабе. Центром нового научного направления стала Финляндия, зачинателем и многолетним координатором сказковедческих исследований нового типа — финский ученый Карле Крун (или Крон, 1863–1933).[185]
Чтобы как-то ориентироваться во множестве собранных к началу XX в. европейских сказок, ученик К. Круна, Анттн Аарне (1867–1925), составил «Указатель сказочных типов» [186] (основанный главным образом на финских, датских и немецких собраниях сказок).[187] Понятие «тип» — это, выражаясь языком современного науковедения, теоретический конструкт: сюжеты, которые можно счесть достаточно сходными, подобными друг другу,[188] объединяются в группу, которая получает обозначение как определенный «тип». В «Указателе» А. Аарне за каждым «типом» был закреплен свой номер.
С самого начала и А. Аарне, и другим сказковедам был очевиден экспериментальный, предварительный характер «Указателя». Так, при выделении «типов» логическая стройность иногда приносилась в жертву практическому удобству.[189] Очевидна была и ограниченность культурно-географической базы «Указателя» (в основном север Европы). Тем не менее «типология», разработанная А. Аарне, оказалась достаточно применимой к сказкам других европейских народов. Уже в 10—20-е годы в нескольких европейских странах были изданы национальные каталоги сказок «по системе Аарне». Так, в 1929 г. вышел «Указатель» Н. П. Андреева, в котором «типология Аарне» (к тому времени уже модифицированная С. Томпсоном) была приспособлена к русскому материалу.[190]
В 1928 г. С. Томпсон издал расширенный и переработанный вариант «Указателя» А. Аарне.[191] С тех пор принято говорить о классификации или типологии сказок Аарне — Томпсона (сокращенно: AaTh, или AT). В 1961 г. вышло еще одно, более обширное издание «Указателя Аарне — Томпсона», в котором были учтены результаты полувековой работы сказковедов многих стран.[192] При всех своих очевидных недостатках «система Аарне — Томпсона» оказалась весьма жизнеспособной. В 1979 г. коллектив советских ученых составил ценный указатель восточнославянских сказочных сюжетов, в основу которого положена именно эта система.[193]
Вместе с тем со временем все отчетливее выявлялась и недостаточность, неуниверсальность типологии Аарне — Томпсона. С одной стороны, как писал В. М. Жирмунский, эта типология не вполне учитывает «более глубокие и органические структурные связи между мотивами сказочного сюжета, отдельными сказками и группами сказок».[194] С другой стороны, «чем дальше от европейского центра, тем более эта система обнаруживает свою несостоятельность вследствие растущего местного своеобразия».[195]
Впрочем, все это понял и сам С. Томпсон еще в 20-е годы, когда начал изучать повествовательный фольклор североамериканских индейцев. Именно тогда С. Томпсон пришел к выводу, что указатель сказочных сюжетов должен быть дополнен указателем мотивов, встречающихся в повествовательных произведениях (фольклорных и околофольклорных) разных народов.[196] Первое издание «Указателя мотивов» С. Томпсона вышло в 1932–1936 гг., второе — в 1955–1958 гг.[197] «Указатель сюжетов» Аарне — Томпсона (в издании 1961 г.) и этот «Указатель мотивов» взаимно дополняют друг друга (содержат много взаимных отсылок).
Конечно, в будущем, с дальнейшим ростом знаний и развитием научной мысли, будут разработаны
