Глава 2
Тем летним вечером, на исходе эпохи всевластия цветов, мистики и вселенской любви, Дики Доналд вел свой «Эм-джи-би» по английскому проселку. Дики выпил и ехал быстро, слишком быстро. Он возвращался из Петворта – не из царственного приюта славы Тернера, а из местного Петворта. Он только что продал парочку акварелей за очень хорошие деньги, которые его свояченица Маргарет Перси впоследствии сравнит с тридцатью сребрениками Иуды.
Супруги, купившие картины – чета захолустных аристократов, – радовались, что им будет что рассказать, как о приобретении, так и о художнике. Они явно предвкушали, как будут потчевать этой историей знакомых в Виндзоре: «Бог мой, это совершеннейший шалопай. Пьян в стельку и дважды ущипнул Люсинду за попку, хотя рядом была жена – очень славная, к слову сказать. Хорошенькая. Она его, судя по всему, обожает… Да и как иначе, у него такие глаза! А потом он рванул через ворота на своем побитом спортивном автомобиле и умчался куда-то, должно быть, в свою богемную берлогу».
Почти так оно и было.
Почти.
Но не совсем.
Дики действительно рванул через ворота, промчался по проселку и угодил прямо под колеса грузовика. Ударом его выбросило из машины, но Дики отделался ушибами. Его жену – ту самую, хорошенькую, и, на ее счастье, в тот момент уже мертвую, – разорвало на куски, разлетевшиеся вокруг. А захолустные аристократы впоследствии, постукивая вилками за ужином, рассказывали эту историю на свой лад: «Такая трагедия! С тех пор он не выставлялся в Лондоне. Его работы пользуются огромным спросом, потому что их очень мало. А мы с Берти попали точно в яблочко: оп-ля – и за один день стоимость наших картин удвоилась… Конечно, кошмар, но…»
Такое с ним не впервой, как сказала тогда Маргарет патологоанатому. Иногда мой родственник напивался, иногда принимал наркотики, а бывало и то и другое. Потому-то Лорна и ездила с мужем повсюду – чтобы присматривать. В тот день она оставила их дочку, Саскию, со мной. Сестра часто так делала. Я чувствую себя отчасти виноватой – ведь это я их познакомила. Дики казался мне таким ослепительным, таким утонченным, я была сама влюблена в него. Когда пришло время, я стала мечтать об их свадьбе, как о своей собственной. Но свадьба обернулась сущим кошмаром. Жениха весь вечер рвало. Лорна была на три года старше меня и считала себя чуть ли не старой девой. Саския родилась очень скоро. Имя ей дали в честь жены Рембрандта. Иллюзия… мания величия. После того, что случилось, Дики тоже напился, он пил всю ночь, а потом его рвало. Он был паршивым мужем и паршивым отцом. Саскии лучше было остаться со мной. Я ее тетка. Я воспитаю ее. А на него мне плевать, пусть хоть вообще сгинет…
Так он и сделал. Мы общались только через адвоката моего отца, через него Дик Доналд и дал знать, что согласен оставить Саскию на мое попечение, а также предоставить в мое распоряжение развалюху на Холланд-парк, которая громко именовалась домом. Я решила жить в нем вместе с Сасси, и в конце концов передо мной встал выбор: либо выкупить дом, либо переехать. Я предпочла выкупить и заложить, чтобы иметь средства к существованию. Глядя на цифры с огромным количеством нулей в закладной, утешала себя тем, что никто в жизни не застрахован от чего-то подобного.
Оторвавшись от нулей, я стала думать о Саскии. Любовь. Долг. Двойная связь.
Мой отец устранился от участия во всем этом, ему было слишком тяжело. Мама умерла за пять лет до того, и он все еще не оправился от утраты. Как она могла уйти, оставить его как раз в тот момент, когда он собирался выйти на пенсию? Пусть это звучит цинично, но именно так я в тот момент рассуждала. Теперь думаю иначе… Время не только лечит, оно и учит. В мире случаются злодейства ужаснее, чем гибель по вине пьяного водителя, и предательства пострашнее, чем предательство отца, уехавшего по выходе на пенсию в Дорсет и там женившегося на ухоженной и бодрой пожилой женщине. Когда отец умер, Милисент не стала держаться за каждый фартинг и дала понять, что я могу рассчитывать на часть вещей, воспоминания и, быть может, кое-что из старой мебели. Все остальное досталось ей. Скорбящей вдове.
Через несколько месяцев после похорон она сказала мне: «Знаешь, твой отец не был истинным джентльменом… Наша семейная жизнь сложилась не так уж безоблачно, дорогая…» Я перебила ее, заявила, что не хочу ничего об этом знать. Так же как Глориана, я решила, что хватит с меня неудачных браков и плохих мужей. Когда умер мой отец, мне было тридцать, а Саскии – девять; я была устроена, обеспечена и знать больше не желала о несчастных семейных союзах. Разве не достаточно того, что каждый вечер мне приходилось заботливо укрывать одеялом плод одного из них?
Глава 3
Вот так-то. По крайней мере, у меня было сердце, чтобы любить, и работа, чтобы сокращать нули по закладной. В обоих департаментах дела, к счастью, шли успешно и приносили вознаграждение. У меня даже появилась своего рода покровительница.
В течение нескольких лет я делала рамки для картин миссис Мортимер – больших и маленьких, абстрактных и реалистических. Она была одержимой коллекционеркой. Обычно женщины, оставшись в одиночестве, начинают собирать предметы деревенского быта, автографы или марки, а миссис Мортимер предпочла произведения искусства.
То, что она была прикована к инвалидной коляске, лишь разжигало ее пыл. А то, что в свои шестьдесят (столько ей было, когда я с ней познакомилась) она покупала послевоенную авангардную живопись, делало ее страсть еще более вдохновенной. Помпезные английские пейзажи или иные добропорядочные жанры были не для нее, хотя миссис Мортимер проводила четкую грань между искусством и «Жизнью, увиденной сквозь тампон» или «Концептуально использованной туалетной бумагой».
В те времена еще не существовало ни пандусов, ни иных удобств для инвалидов, и каждый ее приезд в галерею вызывал страшную суматоху. Приятную суматоху. Потому что миссис Мортимер покупала, миссис Мортимер платила хорошие деньги. Миссис Мортимер следовало принимать как почетного гостя, создавать ей благоприятные условия. Но сама она упорно не хотела поступать так, как поступила бы боготворимая ею королева: не желала никаких персональных, только для нее устроенных просмотров. О нет! Посещая частные галереи, миссис Мортимер обожала находиться в гуще толпы и охотно прикладывалась к риохе.[2] Похоже, она получала удовольствие от того, что бесцеремонно всем мешала.
В тот раз в галерее Блейка она порвала мне своей коляской очень дорогие колготки. Я тогда была весьма стеснена в средствах, зарабатывала лишь тем, что делала рамы для картин в старой мастерской Дики на чердаке, а ведь приходилось содержать Саскию. Рамы – едва ли не последнее, на что готовы раскошелиться художники и галеристы, и мои заработки лишь с очень большой натяжкой можно было назвать «движением денежной наличности». Так что я не могла позволить себе не обратить внимания на стрелку на моем васильково-синем чулке. Тот день вообще у меня не задался, и черта с два какая-то старая дама – в инвалидной коляске или без оной – могла рассчитывать, что я стану извиняться перед ней лишь за то, что смирно стояла на ее пути. Поэтому вместо того, чтобы, как полагается воспитанной девочке-скауту,
