фигуры были выписаны дурно (может, у великого мастера одна рука была занята?), некоторые – действительно превосходно. Иные девицы – отнюдь не невинные ангелочки – были весьма выразительны, они касались друг друга с неподдельной нежностью.
– Гм-м… – уклончиво промычал Фишер.
– Ты видишь, Линда, он проникает в самую суть явления: надо разрушить, чтобы создать заново, испачкать, чтобы воссоздать чистоту. Этот образ, – пригвоздила я искусствоведа тяжелым взглядом, – квинтэссенция поруганной невинности!
– Да-да, я вижу, – вставил Джулиус, на миг разомкнув челюсти. Теперь, когда ему все объяснили, он получил законное право с видом знатока разглядывать этих пышнотелых по-девчачьи резвящихся грешниц.
Фишер захлопнул папку.
– Как видите, все рисунки в идеальном состоянии. Можно сказать, что с момента покупки к ним никто не прикасался. Это прекрасное собрание, поистине прекрасное. Я буду просить Маргарет оставить портфолио у меня до тех пор, пока вы не примете окончательного решения. – Он достал визитку и на обороте написал несколько цифр. – Это мой загородный телефон. Буду признателен, если вы не станете его разглашать. Но если вам самим нужно будет связаться со мной в предстоящие два месяца, а меня не окажется в городе, звоните не стесняясь. – Обняв за плечи, он повел супругов к выходу и по дороге, понизив голос, сказал: – Очень надеюсь, что нам удастся провернуть это дело. Будем держать связь.
Линда ответила ему улыбкой пациентки, с полным доверием вручающей жизнь врачу в преддверии сложной хирургической операции. Я бы не удивилась, если бы она сказала: «О доктор, спасибо».
– Что, черт возьми, происходит? – спросила я, когда мы уже сидели за столиком в ресторане.
– Потише, пожалуйста, – попросил Фишер, милостиво принимая меню из рук официанта. – Это один из моих любимых ресторанов. Утка у них превосходная.
– Наплевать мне на утку. У меня нет слов…
– Как мы видели, очень даже есть. А я-то надеялся, что ты предоставишь все мне.
– Все – это что?
– Рекламу товара. – Он посмотрел на меня поверх меню глазами, искрившимися добродушным озорством. – А теперь успокойся, позволь мне завершить дело и сосредоточься на еде. Потом можешь рассказать о своем новом любовнике. Он кажется очень милым, разве что чуточку…
– Чуточку – что? – вскинулась я, почему-то почувствовав себя уязвленной.
Фишер с недоумением поднял бровь.
– Я хотел лишь сказать, что он немного не таков, какого я ожидал.
– А кого ты ожидал?
– Наверное, кого-то более безопасного.
– Безопасного?
– Ну-у, – протянул Фишер, не отрываясь от меню, – я думал, что это будет какой-нибудь вялый господин, не представляющий угрозы для твоего статус-кво. А этот… он… весьма хорош собой и, я бы сказал, как раз того типа, чтобы ты могла влюбиться. Ты влюблена?
– Не-а, – беззаботно отозвалась я, делая вид, что тоже изучаю меню. – И не собираюсь.
Мы сделали заказ, Фишер отослал принесенное вино, чтобы его получше охладили, и стали ждать, потягивая минеральную воду.
– Скажи мне, что означает вся эта история с Линдой и Джулиусом? Ты нес какую-то несусветную чушь.
– Как и ты, дорогая. Причем весьма убедительно.
– Но ты – уважаемый эксперт, агент по продаже произведений искусства. Это твоя профессия. Люди полагаются на твое мнение.
Фишер улыбнулся:
– Я очень стар и очень устал от того, как нынче все обесценивается. Вот и решил разыграть небольшую партию, которая никому не навредит, а может, далее поможет. В конце концов, вспомни причисленного к лику святых историка искусств Беренсона. Полмира почитали его как высшее существо, а после его смерти обнаружилось, что Тицианы, купленные с его подачи, – подделки. Впрочем, никто, в сущности, не имел ничего против. – Фишер потрогал протянутую официантом бутылку и утвердительно кивнул. – Все это не имеет значения для тех, кого интересует искусство. Только те, кто мыслит исключительно денежными категориями, могут злобствовать по такому поводу.
– Но приятно же сознавать, что полотна, которым ты владеешь, когда-то касалась рука мастера, – ощущаешь некую внутреннюю связь с ним.
– Совершенно верно. И те, кто это понимал, отвергли наветы постберсисопианцев и продолжали верить, что их картины – подлинный Тициан. Вот мы и подобрались к сути. Вера. Люди верят в то, во что хотят верить. Иначе, не сомневаюсь, мы давно перестреляли бы друг друга. – Он наклонился ко мне, и на мгновение его лицо показалось очень жестким. – Запомни: искусство – мост, соединяющий человечество с царством духа, нашим царством мертвых. Ты должна это понять или вспомнить, если забыла.
Я моргнула. Он был серьезен как никогда.
– Кстати, – сменила тему я, – Саския сказала, что собирается написать тебе. Уже написала?
Казалось, он был искренне удивлен.
– Саския? Как мило. Нет. Еще нет.
– Когда напишет, – я стала пальцем чертить зигзаги на скатерти, – ты можешь… гм-м… проявить
