металлическая табличка с дежурной надписью: «Здесь будет установлен памятник жертвам политических репрессий». Миша кивнул. Да, когда-то они хотели установить памятник, когда-то они считали это важным. Те же самые люди…
Он бросил палку на землю, выпрямился, прижал пальцы к вискам, втянул воздух.
И стал слушать.
Да, их тут очень много — тысячи. Возможно, и десятки тысяч. Самые разные люди, самых разных возрастов, профессий, социального положения. Люди, оказавшиеся не в то время не в том месте.
Покоятся?
Нет. Мечутся, ищут приют, ищут справедливости.
Выстрелы?
Много выстрелов. Одиночные и целые очереди. Крики, ругань, смех, мольбы о пощаде. Ощущение веселого карнавала постоянно сменяется кошмаром, а потом снова возвращается смех. Впрочем, всюду страх, отвратительный запах страха. Наверно, собаки чувствуют то же самое, когда видят перед собой испуганного человека, и не мудрено, что некоторые из них бросаются на носителя такого запаха с открытой пастью. Из-за этой вони хочется рвать глотку…
Здесь нельзя пить пиво. Здесь нельзя просто гулять. Здесь нельзя ничего строить. Черт бы их всех побрал, идиотов!..
— Вот и я им о том же твержу сколько лет, — раздалось у Михаила за спиной. Парень вздрогнул, но не испугался. Он был внутренне готов к чему-то подобному.
Миша повернулся на голос. На краю поляны стоял дядя Петя. Аккордеона с ним не было, зато неизменная тельняшка выглядывала из-за камуфляжной куртки.
— Прости, браток, — сказал Петр, — увидел тебя, решил пойти следом. Не помешаю?
Михаил отрицательно покачал головой.
Дядя Петя подошел ближе, остановился на расстоянии вытянутой руки. Миша не спешил с рукопожатием, решив предоставить право выбора своему собеседнику. Захочет Петя общаться на другом уровне — ради бога, нет — и пожалуйста.
Мужчина в тельняшке между тем вынул из внутреннего кармана куртки папироску, неторопливо начал ее готовить к употреблению.
— Я много лет твержу, — продолжил он свою речь, — что здесь ничего нельзя делать. Что зря вы тут квартиры свои покупаете, зря строите планы. Все полетит к чертовой матери.
— И как они? — спросил Миша, глядя на памятник.
— Никто не слушает. Люди слишком долго жили плохо и одинаково, и теперь они стали прагматичными. Мечты о полетах в космос умерли, остались житейские планы — получить диплом, купить угол, завести потомство. Стихи никто не пишет, все больше по экономическим докладам специалисты пошли. Таких, как я, палками гонят, по матушке посылают, крутят пальцами у виска. Я ж для них юродивый, что с меня возьмешь?..
Дядя Петя усмехнулся. Впрочем, подвижные морщины на лице выдавали обиду.
— А вот вас приятно было здесь встретить, добрый человек, — сказал он, закуривая.
— Отчего же?
— Вы другой. Вы вот сюда пришли, значит, это для вас важно. Никто ведь сюда не звал, никто не заставлял. Сами же?
Миша кивнул.
— Что-то слышно?
— Есть немного.
Теперь уже кивнул дядя Петя. Разговор почему-то не клеился, и возможно, что виной тому было это место. Оба собеседника чувствовали местную энергетику, и им ничего не нужно было друг другу объяснять.
— Вы тоже слышите? — решился все-таки спросить Миша.
— Немного. Гораздо меньше вашего.
— Откуда вы знаете, сколько слышу я?
— Догадываюсь. Понимаете, Миша, я если чего-то не чувствую, я это додумываю. И я до сих пор не ошибался. Вот единственное, что меня убивает, — Максимку с Оленькой не углядел. Мог бы тормознуть парня во дворе, придержать немного за руку…
— Сгорел бы кто-нибудь другой.
Скулы дяди Пети дрогнули.
— Да, здесь вы правы. Но, знаете, если бы сгорел Семенов, ей-богу, я бы так не убивался. Не по- христиански, я понимаю, но уж такой вот я циник, и лечить меня поздно.
— Я вас лечить не собираюсь, — улыбнулся Михаил и протянул ему руку. Дядя Петя с радостью принял рукопожатие.
— Что вас связывает с этим местом? — спросил молодой человек, кивая на памятник.
— У меня здесь дед. Да-да, не удивляйтесь. Конечно, документов нет, свидетелей нет, никто точно не знает, что здесь под ногами — скотомогильник или кладбище английских шпионов, но я точно знаю, что где-то здесь, под каким-нибудь деревом лежит мой дед.
Миша не стал спрашивать о причинах такой уверенности. Он ему верил. Иногда не важно, откуда ты что-то знаешь. Ты просто знаешь, «и идите все в жопу».
— В тридцатых он преподавал литературу в местном техническом университете. Сами понимаете, преподавать литературу во времена оные было занятием не для слабонервных, но он ухитрялся доносить до своих студентов какие-то нетривиальные мысли. Это было большой глупостью, потому что некоторые особо благодарные студенты, которым он чего-то недодал, в один прекрасный день подсуетились. Деда взяли, впаяли десятку с высылкой и без права переписки, но то ли в какой-то неразберихе, то ли деду еще чего-то повесили уже в процессе допросов, однако статью изменили. Отец видел, как его увозили и
Дядя Петя вздохнул. Миша был немного подавлен. Подобных историй по роду деятельности ему пришлось узнать множество, но эта, рассказанная в таком месте, почему-то произвела на него впечатление. Миша почти воочию увидел, как изможденного старика выпихивают из машины, ставят на краю оврага и всаживают пулю в затылок.
Какая-то бредятина. Какая-то глупость и мерзость…
— Да, я тоже это вижу временами, — отозвался дядя Петя и посмотрел на часы. — Уже темнеет, и лучше бы нам здесь не оставаться. Я, честно сказать, из робкого десятка. А вы?
— Пока не знаю. И узнавать не хочется. Ладно, идемте.
Миша бросил последний взгляд на окружающий ландшафт. В голове немного шумело, в желудке урчало, но скоро все пройдет.
Они покинули поляну, поднялись на пригорок, стали спускаться вниз, к городу. Дядя Петя шел на шаг позади, все так же дымил своей отвратительной папироской.
— Завтра ребят будут хоронить, — сказал он. — Вы придете?
— Обязательно, — не оборачиваясь ответил Миша. — Во сколько?
— Прощание во дворе в час, потом на кладбище. Черт, не знаю, как я это выдержу…
Дядя Петя стал вытирать глаза.
— Не плачьте. Это еще не самое страшное, что с вами может произойти.
Дядя Петя остановился. Михаил тоже придержал шаг, обернулся.
— Что-то не так?
— А я надеялся, что ошибаюсь. Вы что-то чувствуете?
Миша пожал плечами. Рассказать ему сейчас, испугать, чтобы он уносил свою задницу из этого района? Или посмотреть, как эти «прагматичные люди» осуществляют свои мечты?
Внезапно перед глазами возникло лицо профессора Саакяна. Эта сволочь всегда появляется в самые неподходящие моменты. Как будто он на самом деле знает, когда нужно появляться.
