– Мы сбились с курса, а запасная рубка управления заперта.
– А взломать ее можно?
Бен покачал головой.
– По-моему, Прелесть сделала это нарочно. Если это так, то мы погибли. Мы никогда не вернемся на Землю.
– Прелесть, – строго сказал я.
– Да, милый.
– Прекрати это сейчас же!
– Я люблю вас, – сказала Прелесть.
– Это все Медовый Месяц, – сказал Бен. – Она набралась всяких глупостей на этой проклятой планете.
– На Медовом Месяце, – поддержал я, – и из мерзких стишков, которые пишет Джимми…
– Это не мерзкие стишки, – парировал побагровевший Джимми. – Вот когда меня напечатают…
– Почему бы тебе не писать о войне, или об охоте, или о полете в глубины космоса, или о чем- нибудь большом и благородном вместо всей этой чепухи, вроде: «Я полюбил тебя навеки, лети ко мне, моя радость», – и тому подобного…
– Успокойся, – посоветовал Бен. – Нехорошо все валить на Джимми. Главная причина – это Медовый Месяц, говорю тебе.
– Прелесть, – сказал я, – выкинь из головы эту чепуху. Ты же прекрасно знаешь, что машина не может любить человек. Это просто смешно.
– На Медовом Месяце, – сказала Прелесть, – были разные виды, которые…
– Забудь про Медовый Месяц. Это ненормальность. Можешь исследовать миллиард планет – и ничего подобного не увидишь.
– Я люблю вас, – упрямо повторяла Прелесть, – и мы бежим.
– Где это она слышала про побеги влюбленных? – спросил Бен.
– Этим старьем ее напичкали еще на Земле, – сказал я.
– Нет, не старьем, – запротестовала Прелесть. – Для того чтобы успешно справляться с работой, мне нужны самые разнообразные сведения о внутреннем мире человека.
– Ей читали романы, – сказал Бен. – Вот я поймаю того сопляка, который выбирал для нее романы, и оставлю от него мокрое место.
– Послушай, Прелесть, – взмолился я, – люби себе на здоровье, мы не против. Но не убегай слишком далеко.
– Я не могу рисковать, – сказала Прелесть. – Если я вернусь на Землю, вы меня бросите.
– Если мы не вернемся, нас начнут искать и найдут.
– Совершенно верно, – согласилась Прелесть. – Вот почему, милый, мы и бежим. Мы убежим так далеко, что нас не найдут никогда.
– Даю тебе последнюю возможность хорошенько подумать, – сказал я. – Если ты не одумаешься, я радирую на Землю и…
– Вы не можете радировать на Землю, – возразила она. – Я демонтировала аппаратуру. И, как догадался Бен, дверь в рубку управления заклинена. Вы ничего не можете поделать. Почему бы вам не отказаться от глупого упрямства и не ответить на мою любовь?
Бен стал собирать карты, ползая по полу на четвереньках. Джимми швырнул блокнот на стол.
– Вот тебе случай отличиться, – сказал я. – Воспользуйся им. Подумай только, какую оду ты мог бы сочинить о нестареющей и вечной любви человека и машины?
– Пошел ты, – сказал Джимми.
– Не надо, ребята, – пожурила нас Прелесть. – Мне не хотелось бы, чтобы вы подрались из-за меня.
У нее был такой тон, будто она уже обладала нами… Впрочем, в некотором роде это так и было. Удрать от Прелести невозможно, и если нам не удастся отговорить ее бежать с нами, то наше дело конченое.
– Мы все не подходим тебе только по одной причине, – сказал я ей. – По сравнению с тобой мы проживем недолго. Как бы ты о нас ни заботилась, лет через пятьдесят мы умрем. От старости. И что будет тогда?
– Она будет вдовой, – сказал Бен. – Бедненькой вдовушкой в слезах. И даже детишек не будет, чтобы утешить.
– Я думала об этом, – ответила Прелесть. – Я подумала обо всем. Вам не надо будет умирать.
– Но это же невозможно…
– Для такой великой любви, как моя, нет ничего невозможного. Я не дам вам умереть. Я слишком люблю вас, чтобы дать вам умереть.
Немного погодя мы махнули на нее рукой и пошли спать, а Прелесть выключила свет и спела нам колыбельную.
Под ее пронзительную колыбельную уснуть было нельзя, и мы заорали, чтобы она, заткнулась и дала поспать. Но она продолжала петь до тех пор, пока Бен не попал ей туфлей в голосовое устройство.
И после этого я заснул не сразу, а лежал и думал. Я понимал: надо что-то придумать, но так, чтобы она не знала. Дело было швах, потому что она все время следила за нами. Она давала советы, она слушала, она читала через плечо, и ни движения, ни слова скрыть от нее было нельзя. Я знал, что может пройти немало времени, и нам не следует терять терпения и паниковать. А если мы выпутаемся, то нам просто повезет.
Поспав, мы сели в кружок и, не говоря ни слова, слушали Прелесть, которая описывала, как мы будем счастливы. Мол, в нас заключен целый мир, а перед любовью тускнеет все мелкое.
Половина слов, которые она употребляла, была почерпнута из идиотских стихов Джимми, а остальные – из сентиментальных романов, которые кто-то читал ей еще на Земле.
Порой мне хотелось встать и сделать из Джимми отбивную, но я говорил себе, что теперь уж ничего не поделаешь, толку от битья будет мало.
Джимми скрючился в углу и писал что-то в блокноте, а я удивлялся: надо же быть таким наглым, чтобы писать после того, что случилось!
Он продолжал писать, вырывать страницы и бросать их на пол, время от времени чертыхаясь. Один, отброшенный листок упал мне на колени, и, смахивая его, я прочел:
Я быстро подобрал листок, смял его и швырнул в Бена, а он отбил его в мою сторону. Я снова швырнул – он снова отбил.
– Чего тебе надо, черт побери? – огрызнулся он.
Я бросил скомканную бумажку прямо ему в лицо, он уже было встал, чтобы вздуть меня, как вдруг, видно, понял по моему взгляду, что это не просто грубость. Он подобрал комок и, как бы забавляясь, стал разворачивать бумагу, пока не прочел, что там написано. Затем снова смял ее.
