— Смелость нужна большая, чтоб откликнуться на это требование, — помедлив, смущенно ответил Бельский на заданный в упор вопрос.
— А без смелости — какой же мужчина?! — И Наталья Николаевна оставила Бельского, ушла стремительно…
О том, что ответ совета дружины на фельетон о Хмелике не будет передан в эфир, Наталья Николаевна узнала от Станкина. «Вето наложено директором», — учтиво и с сожалением пояснил он. Наталья Николаевна тотчас отправилась к директору.
Она начала было с того, что глубочайше убеждена: снежок брошен не Хмеликом…
— Дело ведь не в проступке данного ученика, — прервал ее директор, как бы давая понять, что если уж она является к нему, то надлежит по крайней мере ставить вопросы крупные. — Суть…
— Мне не известен проступок, — вставила она.
Она предвидела, что этим замечанием лишь раздражит его, чувствовала, что они изъясняются на разных языках, и, несмотря на это, считала долгом высказать все, что накипело. Он с выражением непреклонности покачал головой — нет, об этом мы с вами спорить не будем! — и гневно проговорил:
— Вы что же, хотели бы, чтоб во втором номере «Школьных новостей» опровергалось то, что передавалось в первом, в третьем — то, что во втором, в четвертом — то, что в третьем, в пятом…
«Любопытно, на сколько номеров хватит заряда?» — холодно подумала Наталья Николаевна, заливаясь все-таки краской.
Заряд иссяк на восьмом номере.
— Если у нас появилось новое средство воспитания — радиогазета, то нам нужно создавать ей авторитет, а не дискредитировать ее, — закончил директор.
— Авторитет сам должен создаваться, — не преминула заметить Наталья Николаевна.
Но директор не уловил возражения, заключенного в этой фразе.
— Вот вы подтверждаете, что это так, — сказал он и остановился, как бы задерживая на этом ее внимание и приглашая признать, что отсюда вытекает и все остальное.
Наталья Николаевна ответила, делая ударение на каждом слове:
— Я считаю, что у нас в школе остаются безнаказанными очень серьезные проступки… больше, чем проступки… И вот, закрывая глаза на них, нельзя в то же время обрушиваться на пионера, который не только не провинился, но наоборот…
— Что касается пионера, — директор встал, — то урегулируйте это сами, без «Школьных новостей», не задевая, разумеется, Зинаиды Васильевны Котовой, с которой вам нужно работать в контакте. Последнее: о каких безнаказанных поступках вы упоминали?
Наталья Николаевна рассказала, как Котова при ней жаловалась учителям: «Выхожу вечером из школы и в переулке среди сброда, который бы за версту обошла, узнаю наших учащихся. Конечно, делаю вид, что не заметила, — что же остается?»
— Но как не замечать?! — воскликнула Наталья Николаевна, хотя дала себе зарок ни за что не повышать голоса во время этой беседы. — Ведь если те, о ком шла речь, видят, что их делишек «не замечают», это же действительно, Андрей Александрович, дискредитирует (она употребила для проникновенности его же слово) нашу воспитательную работу. Это фактически обрекает…
Директор, слушая, смотрел в стол, а Наталья Николаевна — на нарядную книгу, лежавшую на его столе отдельно от других. Говоря, она все вглядывалась в перевернутые золотые буквы заглавия и вдруг прочла: «Аэлита».
Наталья Николаевна подняла глаза на непроницаемое, бесстрастное, как у экзаменатора, лицо Андрея Александровича и вспомнила Гусева. Как он по-русски картинно рассказывал марсианам о гражданской войне, спохватывался, что не понимают его, и продолжал, продолжал агитировать…
«Вот так и я сейчас…» — подумала Наталья Николаевна, с некоторой надеждой ожидая все-таки, что скажет директор.
— Вы, наверное, удивляетесь, откуда книга эта? — сказал Андрей Александрович, не желая, может быть, кривотолков о приключенческой книге на столе директора в рабочее время. — Отобрана на уроке в пятом «А». Верните владельцу, но втолкуйте попрочнее, чтоб на уроках не читал.
Он протянул ей книгу.
«Неужели это все?.. Нет…»
— Переулок вы путаете со школой… — Директор выдвинул из стола два ящика. — Отвечать за то, что происходит там, — скорее дело милиции… В уличные знакомства наших учащихся, — он пожал плечами, — мне не верится…
Фразы эти произносились разрозненно, с паузами, которые приходились не на раздумывание, а на поиски бумаг в ящиках и очень беглое их перелистывание. Разговор с Натальей Николаевной стал для него уже побочным занятием, главным было укладывание бумаг в портфель.
— Ну, мне — в роно.
Взяв портфель, он вышел из кабинета вместе с нею. Спустившись на несколько ступенек по лестнице, обернулся и сказал:
— А регулярной радиогазеты нет пока ни в одной школе района, кроме нашей! Сегодня — второй выпуск!
Он ушел, и тут же зазвенел звонок. Началась большая перемена. Раздался голос дикторши.
Наталье Николаевне казалось, что этот второй выпуск будет звучать нестерпимо лживо. А он был просто зауряден: отличники непринужденно рассказывали, как они получают пятерки, троечники давали обязательства подтянуться; десятиклассник, у которого на днях прорезался баритональный бас, запел романс, но под конец постыдно пустил петуха…
И коридор, что называется, грохнул дружным хохотом. Приседали, изнемогая, девочки, и смеялись во всю глотку мальчики, повисая друг на друге…
Ложь, неразоблаченная, оставалась позади, а ребята откликались уже на новые впечатления, — продолжалась бурливая и суматошная школьная жизнь.
Наталья Николаевна пошла в 5-й «А» — возвращать «Аэлиту».
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Последние недели перед концом четверти были для Валерия, как водится, заполнены делами до отказа. Не только учебная четверть кончалась — истекал пятьдесят четвертый год; хотелось вступить в каникулярную пору без долгов и с достижениями. Впрочем, для некоторых школьников расквитаться с долгами (а иными словами — сносно ответить преподавателю, которому до этого отвечал неудачно) — само по себе достижение. Валерий же, хоть и был доволен, что сумел ответить Ксении Николаевне на пятерку, испытывал по этому поводу не гордость, а, скорее, облегчение. Наконец-то он сумел не мямлить, не запинаться, не тяготиться тем, что своими паузами нагоняет на Ксению Николаевну тоску!
Как ученик Валерий мог, вероятно, с удовлетворением оглянуться на прошедшее полугодие. Как вожатый он чувствовал себя в долгу, а порой и немного виноватым перед своими пионерами. Он с ними возился, организовывал для них развлечения, защищал от хулиганов, но чего-то он им недодал…
Конечно, Валерий не умел, как взрослый человек, обобщить свои наблюдения. Но он вспоминал изредка эпизоды из собственного, не очень-то давнего, пионерского прошлого, ставил на свое место сегодняшних пионеров и делал выводы — вполне пригодные на первый случай.
…Однажды, сказочно счастливым для него летом, одиннадцатилетний Валерий служил проводником на детской железной дороге. Длина этой дороги была невелика. От начальной до конечной остановки поезд шел минут двенадцать. Детская дорога соединяла два дачных поселка, граничащих друг с другом. На взрослой дороге расстояние между этими поселками укладывалось в один перегон. Да, взрослая железная дорога была в тридцать раз длиннее! И, однако, хотя и короткая, детская дорога была совершенно настоящей и даже образцовой магистралью.
Поезда (сказать по правде, состав был всего один) отходили и приходили точно по расписанию. Касса
