назад, — Рома сказал:
— Что ж, обменяемся впечатлениями друг о друге? Ну, что ты думаешь обо мне? Твое слово, Володя. Давай.
— Может, сперва ты? — предложил я, робея.
— Сказать, что я о тебе думаю?
— Да.
Пока он несколько мгновений медлил, мне было тревожно и боязно, точно предстояло впервые взглянуть на себя в зеркало после долгой болезни или тяжких невзгод. Ну, как же я теперь выгляжу?..
— По-моему, ты хороший парень, — начал Рома. — Добрый.
У меня отлегло от сердца.
— Но ты, что ли… Ты, пожалуй, не считаешь себя взрослым человеком, вот что! Да, у меня такое впечатление. Ты, похоже, считаешь, что взрослым станешь, когда кончишь институт. Неверно? Мне кажется, ты иногда думаешь: жаль, не скоро это будет… Бывает?
Верно! Бывало, что я так думал. Удивительно, что Рома это знал.
— Я неверно сказал, что ты хороший парень, — продолжал Рома, и тут я просто испугался. — Ты хороший мальчик. Ты будешь еще долго и терпеливо мечтать о поступках, которые совершишь, «когда вырастешь большой», когда тебя будут считать уже взрослым.
— Но я же еще действительно… Ты разве считаешь себя совсем уже взрослым человеком?..
— Считаю. В основном — да. Вообще, по-моему, в нашем возрасте предстоит не «вырасти большим», а стать взрослым. Стать, понял? — Это прозвучало у него задорно, лихо, серьезно и… чуточку по- мальчишески все-таки. — Это же определяется поступками, Володя. Я знаю одного студента третьего курса. Он все равно как школьник, только тринадцатого класса. А его одногодок учится на первом курсе вечернего техникума, днем работает на заводе, женат уже — взрослый человек!
— Потому что он работает, — сказал я.
— Ну конечно. Хотя и студент ведь не обязательно школяр. И старшеклассник не обязательно птенчик…
Рома смолк. Теперь, по-видимому, была моя очередь сказать Роме, что я о нем думаю. Я глубоко вздохнул и начал:
— Из всех, кого я знаю, ты, по-моему…
— Извини, перебью тебя, — спохватился он. — Вот еще что: ты трусоват немного, мне кажется. Когда ты не записался в боксерскую секцию из-за того, что у тебя будто бы нет времени, мне показалось, что на самом деле ты не хочешь рисковать носом. Продолжай, Володя.
Последнее сказано было, пожалуй, тоном председателя. Но не это удивило меня — Роме очень часто приходилось председательствовать, что и проскользнуло сейчас в манере говорить, — а поразительно было то, что, рассказав о случае, когда, ему показалось, я не захотел рисковать носом, он даже не спросил: «Так и было?»
Между тем именно так и было! Непонятно только, как он это узнал. Как мог заметить, что я струсил, когда я без какой-либо заминки или запинки отвечал: «Нет времени». Что, кстати, отчасти было правдой.
— Из всех, кого я знаю, — снова начал я с того самого места, на котором Рома меня прервал, — ты, по-моему, самый наблюдательный человек… Ты замечаешь столько…
— Пытаюсь… — пробормотал он.
— И… тоже мне по душе, что ты никогда — что бы там ни было! — себя не роняешь. Это…
— Стараюсь, — буркнул он, точно поправляя.
— Еще мне очень нравится… Я прямо завидую тому, какая у тебя выдержка! Она…
— Вырабатываю, — вставил он.
Я осекся.
Опять он одним словом как бы пригасил мою похвалу. И вдруг обнаружилось, что мне больше нечего сказать. На очереди не было ни одной мысли.
— Так-с, — заметил Рома. — Теперь о моих недостатках.
— Твоих недостатках? Каких?
— Как — каких? — спросил он недоумевая. — О тех, которые ты во мне находишь.
— А если не нахожу?
— Как — не находишь? — переспросил он, начиная сердиться. — Мы, по-моему, знакомы довольно давно. Что ж, ты не замечал во мне никогда никаких изъянов, ни одной дурной черты?
— Как-то не замечал, — признался я. — Нет…
— Значит, по-твоему, у меня нет пороков? — спросил он раздраженно. — Так, что ли, ты считаешь? Довольно странно! Надо, Володя, развивать наблюдательность.
— Конечно, надо, — согласился я. — И потом, ведь мы с тобой еще недавно дружим. Так что, возможно, я еще разгляжу в тебе и недостатки, и слабости, и пороки, — добавил я обнадеживающе.
Конечно, со стороны наш разговор выглядел бы очень странным. И мне самому, когда перед сном я вспомнил о нем, он тоже показался немного диковинным.
Правда, скоро я привык к Роме. Много позже — понял его. А пока что мне приходилось трудно…
Рома воспитывал свой характер с великим нетерпением. Он развивал проницательность, тренировал наблюдательность и с застенчивой беспощадностью открывал во мне всё новые изъяны. Казалось, он видел меня насквозь.
Но главное — он требовал ответной беспощадности. В этом было все дело! Ибо оттого ли, что я был худшим психологом, чем Рома, или потому, что у него было куда меньше недостатков, чем у меня, — так или иначе, я очень редко отвечал ему «взаимностью». Как-то, правда, я сказал Роме, что у него неприятная манера насвистывать, слушая собеседника (действительно так бывало несколько раз, когда я ему о чем- либо рассказывал), но, едва я сделал это критическое замечание, он сейчас же извлек из него урок. И больше не насвистывал, слушая меня, ни разу. А других дурных привычек я у него не обнаруживал… Это сердило его:
— За полторы недели я открыл в тебе, Володька, наверно, десяток — не меньше! — отрицательных черт. А ты — просто смешно! — один раз сделал мне толковое замечание…
Так развивались наши необычные отношения. Меня тяготило лишь то, что я не оправдываю Роминых надежд. Я вспоминал, как бывшие друзья Ромы говорили, что он предъявляет к дружбе невозможные требования. Неужели это были те самые требования, которых не выдерживаю я? И может ли быть, что мы раздружимся оттого, что я не нахожу в нем изъянов? Ведь обычно-то расходятся, наоборот, оттого, что находят их друг в друге!
Довольно часто я задавал себе эти вопросы. А Рома тем временем не дремал. Его проницательность не притуплялась и не знала устали. Стоило мне, между прочим, вскользь упомянуть как-то о Зине Комаровой, и он сейчас же сказал:
— Надо будет пригласить ее к нам в школу. Я уже думал об этом, а потом из головы вылетело. Пусть расскажет, как работала над последними ролями. Ребятам будет интересно, а?
— Пожалуй, — ответил я, изо всех сил стараясь рассеянно глядеть по сторонам.
— На днях зайду в театр и приглашу ее. Это ты мне удачно напомнил. Кого бы, Володька, взять с собой, чтоб, так сказать, делегация была?
— Кого-нибудь, — ответил я и зевнул. Это был натуральный, непритворный, протяжный зевок. И какой своевременный! Какую подлинность придал он моему ленивому «кого-нибудь»!
Но, едва я закрыл рот, Рома рассмеялся.
— Не темни, брат, — сказал он, — не к чему. Ты со мной и пойдешь. Или откажешься?
День, когда мы с Ромой отправились в театр к Зине Комаровой, по многим причинам запомнился мне навсегда.
IV
