ставили, а теперь… — и замер, ожидая оглушительных громов на свою голову.
Но Иван Еремеевич одобрительно сказал:
— Хорошо, Тушнов! Постоял, подумал и начал, я смотрю, потихоньку разбираться в том, что можно и чего нельзя в наше время. Постой, что ли, еще минутку-две, а потом скажешь, в чем еще разобрался, и, может, в класс пойдешь.
Затем, повернувшись к Глебу Анисимовичу, он сказал:
— Так не взялись бы все-таки литкружок у нас вести?
— Вы говорите так, точно уже предлагали мне это…
— А разве я вам минуту назад этого не предлагал? — удивился Иван Еремеевич. — Нет? Ну, все равно — согласны?
— Если позволите — один предварительный вопрос, — отвечал Глеб Анисимович с некоторой торжественностью. — Почему именно мне вы…
— Понимаю, понимаю, — перебил Иван Еремеевич. — Во-первых, загружены наши преподаватели. И потом… хочется же, чтобы кружок вел человек, видящий в литературе красоту! Не только, знаете ли, то или иное содержание. Словом, человек с любовью к художеству… Вот вы на память читаете прозаическое произведение. Это…
— Это моя профессия, — произнес Глеб Анисимович со строгим достоинством. — Я знаю на память сотни страниц прозы — по роду профессии, Иван Еремеевич. — Он как бы не допускал удивления тем, что в порядке вещей. — Но… отпираться не стану — люблю литературу.
— Что и требуется, — сказал директор. — Так берете литкружок? Я бы, знаете, начал на вашем месте с конкурса… ну, там с конкурса на лучшее стихотворение. Выявил бы виршеплетов — такие, конечно, найдутся — и вообще неравнодушных. Образовалось бы ядро, а вокруг ядра… — Он прервал себя, как бы не желая в фантазиях чересчур высоко залетать. — Так беретесь?
Глеб Анисимович отвечал степенно:
— Ваша идея с конкурсом мне нравится. Ваше предложение принимаю с одной только оговоркой: не позволю никому, и для начала вам, именовать литературный кружок литкружком. Это звучит для моего уха так же уродливо, если угодно — уничижительно, как «Сикстинка», «Третьяковка» или… что-либо подобное.
— Согласен на эту поправку, — сказал, улыбаясь, директор. — Принимайтесь, Глеб Анисимович. — И, встав из-за стола, круто повернулся к Тушнову: — Ну, что ты еще понял насчет нашего времени?
— В наше время… нельзя без причины рукам волю давать, — с запинкой ответил Васька.
— Ну, куда ни шло. Хоть так. Запомни крепко! — После чего Тушнов был, наконец, отпущен и вслед за Глебом Анисимовичем покинул кабинет.
Вот что предшествовало объявлению по школьному радио, которое среди других услышал Виктор Громада. Объявление было короткое:
— Сегодня у нас в школе состоится конкурс! Это будет конкурс поэтов нашей школы на лучшее стихотворение и конкурс чтецов на лучшее исполнение какого-либо стихотворения… — диктор помешкал, — …можно не своего. Лучшие стихи будут помещены в общешкольной стенгазете и переданы по нашему радио в исполнении авторов. Лучшие чтецы также выступят у нас перед микрофоном. Утверждено жюри конкурса…
Это известие свалилось на Виктора Громаду посредине его разговора с Женей Старковым. Разговор был самый откровенный из всех, какие когда-либо затевал Виктор, а Женька вел его как обыкновенный, «нормальный», ничем особенно не замечательный.
III
— Понимаешь, Женька, я написал… Конечно, в шестнадцать лет все стихи пишут, я знаю… Но, в общем, я, по-моему, написал настоящие стихи… Хотя, вполне возможно, это ерунда. Ну, бумагомарание, помешательство на почве весны и ж-жалкие потуги… Черт его знает. Все-таки получилось, кажется, очень здорово! Но…
— Стоп. Прочти, — сказал Старков.
— Я потом прочту… Тут шумят…
Действительно, все, для кого, как для них, пятый урок был последним, лавиной неслись вниз. Но Старкову это не мешало. Притиснутый к перилам эскалатора, он мог читать учебник, во время объяснений учителя — решать шахматный этюд, а дома — спать, когда рядом беседуют мать с отцом и теткой и по радио транслируют симфонический концерт по чьим-то заявкам. Женька везде делал что хотел.
— Прочитать бы мне, Жень, эти стихи перед большим залом, — мечтательно продолжал вполголоса Виктор.
— В Лужниках, в Колонном? — спросил Старков.
— Допустим, в Колонном — там же бывают вечера поэзии? И, значит, когда прочту, когда… — Виктор запнулся, — одобрят…
— …и стихнут аплодисменты, прерываемые криками «Ура!», «Бис!», «Вперед!», «Вот дает!..»
— Да… Тогда пройти мимо Инки Петровой и так, знаешь, на ходу ей сказать: «Тебе посвящается…»
— Ого! — сказал Старков как-то неопределенно.
— Думаешь, не бывать этому? — спросил Виктор, вдруг сникая и чувствуя изнеможение после своей откровенности.
— Чему? Тому, что ты прочтешь когда-нибудь свои стихи перед большим залом? По-моему, это вполне возможно.
— Правда, Женьк?!
— Другое дело, — продолжал Старков, — как там окажется Инка? На вечере поэзии.
— А что?.. — осведомился Виктор с острым интересом, ожидая услышать что-либо об Инне.
— Ничего, — ответил Старков. — Предупредишь меня за неделю — я ее приведу. Не забудь: за неделю до вечера в Колонном, — повторил он деловито.
И оба рассмеялись, одновременно стукнув кулаком по плечу один другого.
Тут они и услышали объявление по школьному радио. После слов «конкурс начнется ровно через час, в зале» Старков сейчас же сказал:
— Может, сперва в этом зале прочтешь? Недолго ждать, недалеко ходить. И к тому же… почти наверняка Инка здесь окажется.
— Ты думаешь?
— Забежит на огонек.
— Значит, читать, Жень? — спросил Виктор с волнением, ожидая сейчас от Старкова и более решительного, и более заинтересованного тона.
— А чего ж? — сказал Старков. — Сходим только пока что в буфет, если открыт. Если закрыт, домой придется сбегать.
И хотя, не отвечая настроению Виктора, эти слова чем-то его разочаровали, они в то же время подействовали на него успокоительно.
По пути в буфет, спускаясь с четвертого этажа, Старков и Громада столкнулись с бегущим наверх Тушновым.
— Вы, а призы там давать будут? — спросил Тушнов, приостанавливаясь.
— Будут, — сказал Старков.
— Какие?
— Разные, — ответил Старков.
— Ну какие — разные? — настойчиво допытывался Тушнов.
— «Москвич», кажется, — отвечал Старков, продолжая спускаться по лестнице. — Две машины: одна — швейная, другая — стиральная… Стихи, значит, читать собираешься?
Тушнов на ходу бойко отвечал:
